Мэтью несколько дней не появлялся в своем офисе, который располагался на территории института Недр Земли. Синяк на лице две недели цвел всеми цветами радуги, и был прекрасно виден даже под темными солнечными очками. Голова болела и кружилась, в памяти нередко происходили кратковременные провалы. Первые дни он с трудом мог даже подняться на ноги, и Екатерина ухаживала за ним, как за больным ребенком. Постепенно отдых и хорошее питание благотворно отразились на его здоровье, и Мэтью решил, что может вновь приступить к своим евангелическим трудам. Он нацепил на нос большие темные очки, одел широкую черную шляпу, и храбро вышел на улицу. Катерина отпустила его с легким сердцем:

– Иди. Все будет хорошо. Если бы что было не так, нас бы обоих уже давно грохнули.

Поднимаясь в офис, Мэтью нос к носу столкнулся со старым знакомым – чиновник из налоговых органов спускался, поглаживая разбухший портфель. Увидев Хаггарда, он буквально рассыпался в любезностях:

– Рад видеть Вас в добром здравии! Дела, я вижу, продвигаются, клиентура идет! Должен Вас похвалить, вид у Вас гораздо колоритнее, настоящий Джеймс Бонд!

Мэтью посторонился, и уже не удивился встрече со зверовидным рэкетиром. Тот шел, читая брошюру о заповедях и добродетелях.

Мэтью попытался разминуться с качком как можно более незаметно, но тот узнал его, обнял за плечи.

– Добрый день! Как поживаете? Уже вливаетесь в нашу грешную жизнь?

– День добрый! – произнес Хаггард, осторожно снимая с плеча тяжелую руку.

– А я все ваши книжки тогда прочитал, – радостно признался громила, – много, много конечно, непонятного. Например, в Евангелии сказано, что бог есть любовь. Почему же тогда его боятся? Даже апостолы устрашились, увидев облако, и услыхав исходящий из него глас божий!

– Никогда не задумывался, – пробурчал Хаггард, прокладывая себе дорогу в офис. Перед открытыми дверьми конторы толпилась целая толпа посетителей. Мэтью нутром почуял недоброе.

В его отсутствие Игорь Синицын развил бурную деятельность. Теперь Общество Евангелических Технологий занималось оформлением виз и открытием банковских счетов в офшорных зонах, скупало и продавало недвижимость в Греции, на Кипре, в Испании. Хаггард просто обалдел от такого нахальства.

– Что вы себе позволяете? Чем это вы тут без меня занимаетесь? – закричал он, как Христос, выгоняющий торговцев из храма.

– Спокойно, Хаггард, – покровительственным тоном произнес Синицын. – Вы на счетчике.

– Сколько я должен? – Мэтью было не так-то легко сломать.

– Штуку баксов, – Синицын посмотрел ему в лицо, – ежедневно.

– Що ти брэшешь! – заорал Хаггард, – як тобi нэ соромно!

– Без Вас пока платим, – Синицын с опаской поглядел на Хаггарда, – но как сезон кончится – кранты!

– Трубку мне! – и Хаггард начал набирать телефон Приходько.

Через десять минут перед его офисом остановился большой черный лимузин.

… Андрей Михайлович немного устал от однообразной коммерческой жизни, и решил тряхнуть стариной. Он потихоньку собирал людей, практикующих сновидные техники. Большинство его старых знакомых, практиковавших еще во времена запрета на каратэ и восточные единоборства, совершенно ушли от этих дел, переключив все свое внимание на игры в деньги и власть. Андрей потратил несколько месяцев на восстановление старых контактов, и убедился, что былого единства уже не вернуть. В жизнь входило новое поколение, и у него были свои увлечения. Андрей решил не отставать от быстро меняющейся реальности, и на несколько месяцев влез в интернет. Уже со второго захода он понял, что найти нужного человека в интернете не многим легче, чем отыскать специалиста по финно-угорским языкам в толпе пассажиров Казанского вокзала. Нужных людей Андрей находил, просеивая десятки и сотни разнообразных собеседников. Освоившись с правилами, Андрей понял, что лучше раскинуть сеть, чем гоняться по морю за каждой отдельной рыбой. Недолго подумав, он открыл собственный сайт под названием “Параллельные миры”, и собирал там любителей потрепаться.

Андрей вел в “Параллельных мирах” нечто вроде психоаналитического клуба, толковал сны, консультировал по оккультным вопросам. Cреди пользователей “Великой помойки” он был известен под кодовым именем “Председатель”.

Большинство членов его клуба были полными шизофрениками, некоторые мучались стандартными любовными проблемами, но иногда попадались экземпляры поинтересней. Андрей лично беседовал со всеми, кто действительно имел выход в другие реальности.

Один такой человек как раз сидел у него в гостях. Это был Виктор Тимурович Иванов из Казани:

– Сначала мне приснилось, что я иду в библиотеку, и я твердо помню, что библиотека была расположена на северо-востоке США, где-то на границе с Канадой.

Здание было построено в стиле греческого храма, оно располагалось в совершенно пустынной местности. До самого горизонта был только бесконечный газон ровно подстриженной травы. Вам интересно?

– Продолжайте, продолжайте, очень интересные ассоциации, вы вероятно, смотрели фильм “Газонокосильщик”?

– Смотрел, но не целиком. Не в моем стиле, – отмахнулся Виктор Тимурович, – я прошел в библиотеку, и там меня встретил библиотекарь очень странного вида.

Он был внешне похож на карикатурного дядю Сэма в звездно-полосатом цилиндре и черном фраке, с остренькой длинной бородой.

Я сказал ему, что хочу записаться, – Виктор вздохнул, пытаясь вспомнить, что же произошло дальше…

… Рад видеть Вас снова в нашей Библиотеке! – голос библиотекаря гремел между кирпичным полом и высоким закопченным потолком, – что будете брать на этот раз?

– Я в первый раз здесь, – Виктор осматривал огромное помещение.

– Ха-ха, удачная шутка! – библиотекарь вынул клетчатый носовой платок, громко высморкался, и вытер краешки глаз, – так вот же Ваш читательский билет! Исписан почти весь!

Виктор уставился на билет. Названия книг были на незнакомых языках, он даже не сумел определить тип письменности, а рядом с подписями стояли жирные отпечатки пальцев.

– Тут не моя подпись, – выдохнул он.

– Фамилии меняются, отпечаток остается! Да не глядите Вы так! Про нашу библиотеку разные слухи ходят, говорят что мы, якобы делаем отпечатки пальцев кровью! Не верьте, это сущий вздор! Антинаучный бред!

А вы наш старый читатель. Еще с прошлых перерождений ваши карточки в абсолютном порядке!

Виктор изумился, на миг затаил дыхание:

– А что, можно на них посмотреть?

Козлобородый нервно засмеялся:

– Карточки в идеальном порядке, но в дальнем, вы понимаете, хранилище… Впрочем, это не проблема! – он вышел из-за своего стола, и подошел к большому люку, наподобие водопроводного. С видимым усилием он откинул вверх тяжелую крышку. Кирпичный колодец уходил в глубину. Лесенки или скоб не было, но в центре была гладкая стальная труба, вроде тех, которыми пользуются пожарные.

Козлобородый ловко прыгнул в люк, и исчез. Виктор присмотрелся. В глубине колодца мерцали отсветы пламени. Прошло немного времени, и библиотекарь вылетел по трубе вверх, подталкиваемый клубами дыма. В руках он держал несколько больших прямоугольных пластин.

– Вот, ваши. Осторожно, они еще очень горячие. Шерсть горит? Спасибо, не заметил. Сейчас собью пламя…

Библиотекарь привел себя в порядок, и с видимым облегчением захлопнул люк…

– Если Вы не возражаете, остановимся на этом моменте, – Андрей Михайлович прервал его воспоминания. Виктор согласно кивнул.

– Должен поздравить, Вам попался очень редкий и необычайно важный архетип. Библиотека как символ хранилища мирового знания. Сразу отметим, что она имеет четкие пространственные координаты – это Америка. Второе – окружающий здание пейзаж условен, даже слегка виртуален. Ровный газон – постоянная заставка компьютерных пейзажей. А внешний вид храма – вероятно, похож на это? – Андрей Михайлович показал картинку.

– Очень похоже. Откуда это у вас?

– Усредненный образ, полученный путем совмещения рисунков с долларовых банкнот. Большинство клиентов опознают это.

Виктор покачал головой.

– Однако. Я и не думал.

– Все одно к одному. Часто бываете в интернете?

– По работе часто приходится, сейчас приехал в Москву специально на семинар по Евангелическому общению.

Андрей Михайлович насторожился.

– Данный комплекс образов несомненно говорит о источнике информации, связанном с Америкой, оплатой в долларах, и виртуальной реальностью. Эти современные архетипы достаточно безобидны. Но вот Библиотекарь! Это весьма колоритная личность, уверяю Вас.

– Да я и сам беспокоюсь. Кто-то имеет на меня досье с информацией, о которой даже я сам ничего не знаю.

Андрей Михайлович заулыбался:

– Ну, во-первых, не кто-то. Вы сумели на астральном уровне четко определить и национальную, и так сказать, иерархическую принадлежность.

Виктор Тимурович наклонился поближе к Андрею:

– И что мне теперь делать? Мы же понимаем, что если информация о моих прежних перерождениях хранится в нижних мирах, среди огня и вонючего сернистого дыма, то это не здорово!

Андрей Михайлович улыбнулся и произнес:

– Вы просто бесценный человек. Если Вы согласились провести партию сновидных путешественников в этот уровень, то проблем с изъятием информации не будет. Среди моих клиентов масса людей, любящих острые ощущения. Они бы с удовольствием спустились туда.

– Но как это сделать!?

– Очень просто. Вы подробно описываете свои ощущения, настроение, и как можно точнее вспоминаете свой маршрут. Запишите это, и мы опубликуем маршрут на страницах нашего клуба. Ваш индивидуальный опыт станет коллективным достоянием.

Конечно, письменная информация является только слабым отражением параллельной реальности, но она может явиться ключом, с помощью которого другие пройдут вашим путем. Образы вашего подсознания будут переданы в единое информационное поле, усвоятся коллективным бессознательным…

– Но зачем! – Виктор Тимурович растеряно смотрел на Андрея Михайловича.

Лицо “Председателя” растянулось в улыбке, скулы резко обозначились, ноздри хищно раздулись.

– В нашем коллективном бессознательном идет война. Мы не видим этой войны обычным зрением, но она идет. Эта война проецируется на более грубые уровни нашей жизни. На информационном уровне мы наблюдаем борьбу культурных ценностей и идеологий, рекламных образов, даже стилей одежды. На еще более грубых уровнях это борьба финансовых группировок, военных машин.

Виктор Тимурович прищурил глаза:

– А что происходит на более тонких уровнях?

Андрей развел руками:

– Известно что. Продолжается великая битва сил добра и зла. Наша планета слишком долго была под властью темных сил. Человечество совершило бессчетное количество ужасающих преступлений. Насилие над природой, жадность, бесконечные войны. Силы зла всегда имели опору на нашей планете. Единственное, чего им никогда не удавалось – это объединить все человечество под своей единой властью. Этого не удалось сделать Чингиз-хану, Тамерлану, Гитлеру. Силы зла так и не сумели подчинить себе всю планету.

– А светлые силы?

– Был период, когда светлые силы вообще перестали поддерживать кого-либо из людей на нашей земле. Несколько десятилетий люди не имели связи с божественным. Не было явлений святых, расплодились лжепророки, темные секты, служители зла… Но люди способны делать добро, даже лишенные поддержки сил добра. В нашей стране, когда мы победили в войне, держали под ядерным прицелом весь мир… Русские преодолели страшное искушение. Мы не захотели всемирного господства. Похоже, что и силы зла здорово разочаровались в нас. Мы теперь в мертвой зоне – и те нас не любят, и эти. Что будет дальше – одному Богу известно.

Деньги, полученные Иваном от Николая Блинова, пришлись весьма кстати. Копылов не хотел стеснять своего японского друга, и снял комнату почти в самом центре Москвы. Его новое жилье располагалось на третьем этаже старого пятиэтажного дома, в его юго-западном углу.

Комната была чистой и очень светлой – в двух стенах имелись большие окна с рассохшимися деревянными рамами. Возможно, обилие света объяснялось и почти полным отсутствием мебели – в комнате был только старый шкаф и скрипучая железная кровать. Впрочем, деревянный пол из покрашенных коричневой краской горбатых досок, скрипел еще больше, возмещая отсутствие радио и телевизора. Однако, до телевизора Ивану не было никакого дела, так как он появлялся в своем новом жилище исключительно для того, чтобы мгновенно уснуть.

Каждое утро начиналось с длинного звонка на мобильный телефон – Сато настоял, чтобы он купил себе трубку. Иван с трудом открывал глаза, отвечал своему другу, и плелся в душ. Чай, булка, пачка творожной массы – и вот Иван уже едет на очередную тренировку.

Маленький зал, арендованный лично послом Японии, был предоставлен в полное распоряжение его друга Ёшинаки.

… После первого тренировочного дня, продолжавшегося более восьми часов, и Сато, и Иван смертельно устали.

– На два месяца меня не хватит. А если и хватит, то от меня только тень останется, – жаловался Иван.

– Мне тоже не легко, – Сато лежал на татами лицом вниз, и тупо давил на кнопки мобильника. С третьей попытки он сумел дозвониться до своего старого друга Итосу, готовившего кадры для специальных операций на территории России. Когда-то давно они вместе с Итосу сами участвовали в такого рода операциях.

– Помогу, – Итосу был немногословен. Их отношения с Сато нельзя было назвать дружбой, но годы, проведенные вместе, обязывали. Через час в додзё вошли трое сосредоточенных молодых людей в свежих кимоно.

Двое крепких японцев уложили Ивана на упругий матрасик, и начали массаж. Иван скосил глаза на своего друга. Над Ёшинакой трудился один японец, но какой! Этот молодой человек отличался невероятным ростом и весил за сто килограмм. Он довольно сильно шлепал Сато своими огромными ладонями, при этом его лицо сохраняло выражение величайшей почтительности. Копылов вздохнул, и закрыл глаза.

Восстановительные упражнения, выполняемые с непроницаемой восточной самоуглубленностью, напоминали забавы садомазохистов. Мышцы были растерты, разогреты, и безжалостно растянуты. Все суставы подверглись сильным воздействиям с выкручиванием, попытками вынимания и вправления. Сильная боль постепенно сменилась приятным чувством тепла. Иван размяк, успокоился, начал подремывать. Глаза закрылись сами собой, сильные руки продолжали нажимать, вытягивать жилы, давить…

Наконец ему позволили встать. Иван плелся за японцами, не поднимая головы. Неслышный топот шагов сменился громким шлепаньем – акустика, характерная для душевых и бассейнов. Иван прислушался, и услыхал шум льющейся воды. Его привели в душ. Из кабинки выполз расслабленный Ёшинака, поскользнулся, едва не упал. Сопровождавший амбал почтительно поддержал его под локоть.

Иван разделся, и тоже залез в небольшую душевую кабину. Кран незнакомой конструкции слегка озадачил его, но нужное соотношение холодной и горячей воды вскоре было найдено. Сполоснувшись, он вслед за Ёшинакой занял свое место в глубокой горячей ванне О-фуро.

– Как дела, Иван?

– Растворяюсь! Ничего не болит!

Тем не менее, каждый новый день отнимал у Копылова все больше и больше сил. Сато и трое молодых японцев, сменяя друг друга, тренировали Ивана. Сначала пара часов работы с Сато. Ёшинака давал в основном упражнения по использованию и контролю энергии Ки. Затем легкие спарринги с двумя братьями Тоёхара – Такаси и Хироси. К этому времени Ёшинака слегка восстанавливался, и продолжал упражнения по использованию Кокю – Кокю-хо.

Около часа они выполняли различные виды Кокю-хо сидя, затем стоя тренировали броски с использованием Кокю – Кокю-нагэ. Копылов был очень вынослив. Он мог тренироваться долго, но овладение новой техникой требовало не только мышечных усилий. Работа сознания намного превышала физическую нагрузку. Его тело продолжало работать, хотя мозг периодически начинал отключаться. Когда он отупевал настолько, что уже почти ничего не соображал, наставал черед Накамуры.

Восемнадцатилетний Накамура был на голову выше Ивана, и вдвое сильнее его. Он вежливо кланялся Копылову, поправлял свою плотную куртку для занятий дзюдо, и начинал неспешную борьбу за захват. Копылов пытался сопротивляться, но толстые руки японца неуклонно приближались к отворотам его дзюдо-ги. Взяв захват, Накамура сопел, старательно накручивая куртку Копылова на свой огромный кулак. Затем он шел другой рукой к поясу Ивана. Эта медленная, но надежная тактика не давала Ивану никаких шансов перехватить инициативу. Ивана начинало бесить неотвратимое упорство Накамуры, когда японец вновь и вновь обрушивал его на землю, постоянно сохраняя на лице выражение крайней почтительности.

Вчетвером они изводили Ивана до седьмого пота. Они занимались самыми изощренными видами тренировок: Иван то часами боролся против двоих или троих соперников, то целыми днями отрабатывал приемы в положении сидя, то сутки тренировался с завязанными глазами. Ночью он отрабатывал приемы в темноте, днем Сато приносил настоящее холодное оружие. Трое питомцев Киёкадзу самоотверженно выбивались из сил, тренируя Копылова.

– У меня сил скоро совсем не останется! – заявил он после очередной шестичасовой тренировки.

Ёшинака совершенно не беспокоился, видя, что Иван уже шатается от истощения:

– Сила ничего не значит. Кто знает, что нас ждет впереди? В жизни не следует рассчитывать только на силу. Твоя внутренняя энергия растет. Скоро ты будешь чувствовать Ки.

– Скоро я дистрофиком стану. Я на десять килограмм похудел. Кого я смогу защитить!

– Хорошо, – согласился Ёшинака, – даю тебе день отдыха.

В день, посвященный отдыху, Иван спал до двенадцати часов. Около часу дня к нему зашел Сато в сопровождении братьев Тоёхара.

– Идем, прогуляемся, – предложил Сато

– Куда я в таком виде пойду? – Иван показал на одежду, которая была на нем еще с Новгорода.

– Не беда, – заметил Сато, – по одежке встречают… Пойдем побеседуем с одним пожилым человеком.

– Как его зовут, кто он?

Господин Савабэ Городзаэмон принимал друзей в своих апартаментах, которые он снимал в международной гостинице. Когда друзья вошли, Городзаэмон пил чай, и беседовал с Накамурой. На все вопросы мастера Накамура отвечал односложным “Хай!”, выпучивая от почтительности глаза. Гости вошли, и с ходу влились в общение.

Иван поприветствовал едва заметившего его старика, и с удовольствием развалился в удобном кресле. На небольшом столике стояли открытые бутылки с пивом, стаканчики. Иван отвлекся, потягивая пивко, расслабляясь, и ощущая как утомленные мышцы постепенно перестают дрожать. Его друзья, казалось, были полностью поглощены общением. Савабэ-сан был душой разговора. Он рассказывал в лицах старинные легенды, изображая своим голосом сразу несколько персонажей. Молодые японцы то заходились от смеха, то замолкали в изумлении.

– Сато, о чем говорит старик, переведи, – попросил Иван.

– Сейчас Савабэ-сан рассказывает старую китайскую легенду, – начал Сато:

И тогда император сочинил мелодию цинцзюэ. Эта печальная и волнующая музыка, ”тронула Небо и Землю, взволновала духов и оборотней”. Так император Поднебесной продемонстрировал, что красота и гармония способны покорить самую могучую силу. С тех пор этот принцип лег в основу китайского образа мышления. На нем построена восточная стратегия, в том числе и боевое искусство ушу, наше японское айкидо. ”

Услыхав в речи Сато знакомые слова, старик рассмеялся, закивал русскому, и вернулся к повествованию. Ёшинака продолжил перевод:

”Время шло, и со времен Хуанди минули десятки веков. Наступил период Весен и Осеней, когда Поднебесная оказалась разделенной на множество соперничающих княжеств. Потомки императорского рода по-прежнему жили в столице, но их реальная власть не выходила за пределы столичных стен. Все переменилось, многое было забыто. Так получилось, что в те годы мелодия императора прозвучала еще раз, и это было зафиксировано в хрониках.

Как-то правитель могучего княжества Цзинь, Пин-гун, пировал на башне Шии с вэйским Лин-гуном. На свою беду Пин-гун приказал музыканту Ши-куану сыграть ему эту мелодию. Сперва Ши-куан отказывался, объясняя, что Хуанди изобрел мелодию цинцзюэ, встречаясь с бесами и духами на Великой Западной Горе, и ее исполнение может навлечь беду. Но князь не послушался, и музыканту пришлось подчиниться.

Едва Ши-куан в первый раз дотронулся до струн цитры, как с северо-запада пришли черные тучи и обложили все небо. Ударил во второй – пролился дождь и начался ураган. Ветер сносил с домов черепицу, опрокинул пиршественный стол, и разорвал занавеси и полог на башне. Гости разбежались кто куда в страшной панике, сам князь спрятался в углу галереи. После этого урагана в княжестве Пин-гуна три года стояла страшная засуха, а он сам тяжело заболел” …

Старик закончил рассказ, и замер, значительно вращая глазами. Японцы заохали, короткими репликами выражая восторг и удивление. Потом все заговорили одновременно, причем Савабэ-сэнсэй обращался преимущественно к Сато, изредка бросая несколько фраз братьям Тоёхара.

Иван в разговоры не лез, предпочитая потягивать пиво, наливаемое могучим Накамурой. После нескольких кружек они побратались, причем Накамура требовал называть себя по имени – Кохэй. Иван соглашался, хлопал его по спине. Когда пришло время прощаться, он был искренне огорчен.

На прощание Савабэ Городзаэмон произнес короткую речь, адресованную лично Ивану. Копылов не понял ни слова, но, заметив, как восхищенно заохали и закланялись его друзья, тоже поклонился. Савабэ-сан передал Копылову аккуратно свернутый костюм для тренировок кэндо. Костюм был белый, без единой цветной нитки. Иван заметил, как радостно улыбнулся Кохэй, закивали головами близнецы Тоёхара, и как закусил губу Ёшинака. Иван принял подарок, еще раз поклонился, и вышел за дверь.

– Сато, переведи, чего старик сказал!, – попросил он, когда двери закрылись.

– С чего вдруг такой почет?

– Это ты узнаешь потом, – отвел глаза Ёшинака.

Вечер было решено провести в популярной дискотеке “Механический апельсин”. Копылов слегка сменил имидж, одевшись на одном из оптовых рынков. Оглядев себя в зеркало, он одобрительно усмехнулся – джинсово-кроссовочный стиль шел ему значительно лучше, чем полувоенно-тельняшечный. В “Механический апельсин” он приехал вместе с сопровождавшим его по городу Накамурой. Сато с братьями Тоёхара уже ждали их перед входом.

Вход в дискотеку располагался в глухом переулке, где перед входом в полуподвал толпилось около сотни возбужденных молодых людей. Скоро подошла и очередь Копылова. Он сунул в окошко пачку денег, потребовав пять билетов. Билеты стоили недешево. Кассир принял деньги, и выдал пять тонких листков бумаги. Пройдя через короткий коридор, Иван отдал билеты двум бандитского вида контролерам.

Компания не успела сделать и пару шагов, как сидевший в стороне молодой человек с очень женственными манерами шепнул что-то одному из охранников.

– Стоп! – загремел голос. Так не пойдет. Вон тот должен вернуться, – он указал на Копылова.

– В чем дело, у меня билет! – оправдывался Иван.

– Деньги вернут. Вы не подходите к формату нашей дискотеки. Вернитесь.

– Мы идем вместе, этот человек наш друг, – вступился Сато.

– Все убирайтесь! – татуированный лысый громила толкнул Сато в сторону выхода.

Ёшинака обиделся и заехал безумцу ногой по голени. Тот упал.

– Мы заплатили деньги. Нам нужно немного отдохнуть. Снимем девочек и исчезнем, – заявил он.

Молодой человек, осуществлявший фейс-контроль, отскочил за спины громил и застрекотал по мобильнику.

… Накамура почтительно смотрел, как длинный громила с серьгами в ушах прыгает на него, метя ногой в лицо. Он поймал ногу, поддернул немного вверх. Когда человек упал, он осторожно провел болевой на коленный сустав.

Братья Тоёхара бились с тремя охранниками, звонкие шлепки ударов громко резонировали в бетонном коридоре. Иван подошел к женоподобному человеку и отобрал у него телефон. Тот отскочил в сторону, всплескивая кончиками пальцев:

– Какая грубость, варвары! Не сломай телефон, противный!

Такаси и Хироси уже успели разделаться с тремя нападавшими, и почтительно ожидали распоряжений Ёшинаки.

– Обыскать этого, – Сато показал на татуированного.

Прозвучало громкое “Хай!”, и из карманов громилы были извлечены газовый пистолет, бумажник, свертки каких-то бумаг, похожих на почтовые марки.

– Пусть съест, – Сато посмотрел на Накамуру.

Накамура почтительно зажал нос татуированного одной рукой, и стал аккуратно засовывать марки ему в рот своими толстыми пальцами. Человек мычал, и пытался вырваться. Накамура сел сверху поудобней, и слегка нажал шалуну в основание шеи. Татуированный закашлялся, и стал глотать. Закончив с марками, Накамура скормил ему билеты и деньги из бумажника. Иван разобрал пистолет на детали, подошел поближе.

– Пистолет есть не буду, у меня разрешение! – прохрипел татуированный. Иван улыбнулся, и разбросал детали по сторонам.

– А вы чего стоите? – обратился он к остальным охранникам.

Прыгун, столкнувшийся с Накамурой, все понял и стал глотать деньги и марки, пропитанные ЛСД. Остальные последовали его примеру.

– Вызывать милицию не в ваших интересах, перестрелка вам тоже не нужна, – обратился Иван к женоподобному, – мы потанцуем, и уйдем. Не трогай нас.

Друзья прошли еще с десяток шагов, и растаяли в реве и мерцании ярких огней. Музыка била не по ушам, нет, прямо по мозгу, резонируя в костях черепной коробки. Блестящие огни слепили глаза, вспышки чередовались с полной темнотой, но чередовались как-то странно, на самом пороге скоростного восприятия. Громкий шум плотно обволакивал сознание, мешая сосредоточится на зрении, вспышки света воспринимались как звук. Иван перепрограммировал зрение и слух на новые условия функционирования, постепенно стал различать пространство и находящихся в нем людей. Он быстро понял, что дискотека – не лучшее место для общения. Рев музыки заглушал все, радуя тех, кто уже порядком нализался марок, и напился стимулирующих коктейлей. Большинство народу тащилось с закрытыми глазами, изредка бегая в туалет, чтобы уколоться или сблевнуть.

Свет, звук, вспышка, тьма, удар, удар, удар. На примитивный ритм наложена мелодия, звук растянут, изуродован, исковеркан. Поверх всего этого медленно елозит тягучий ритмический шум. Силуэты вокруг движутся, подстраиваясь то под мелодию, то под ритм.

Копылова не слишком интересует искусство современного танца, ему нужна женщина. Цветные огни вырывают из тьмы десятки лиц. Все не то.

Концептуально раскрашенные уродины не интересуют Ивана.

– Юные наркоманки? – Избави Бог.

– Длинноногие и силиконовые? – Слишком профессиональны.

Наконец он нашел, но совсем не то, что искал.

Существо, похожее на испуганного бельчонка, робко топталось, глядя вокруг широко распахнутыми глазами. Из цветных вспышек и ярких огней, связанных звуком, подобному визгу циркулярной пилы, материализовался удивительно остриженный типаж с оранжевыми волосами. Типаж вынул сверточек с порошком, и стал настойчиво тыкать им в бельчонка. Девчушка ошарашено смотрела на грязный сверток. Оранжевоголовый разорвал пакетик, высыпал порошок на ладонь, и предложил девчушке нюхнуть. Та сопротивлялась, закрывая лицо худыми руками.

Панк ловко врезал девчонке свободной рукой, и стал отдирать ее руки от лица. Больше он ничего сделать не успел.

Вероятно, Копылов еще не успел глубоко проникнуться идеей всеобщей любви мастера Уэсибы. Придержав мерзавца за лоб, он хлестко рубанул правой ладонью в основание шеи. Аккуратно опустив на пол обмякшее тело, он засыпал порошок в открытый рот незнакомца. Толпа расступилась. К Ивану пробился Ёшинака:

– Хватит, пора уходить! – прокричал он ему в самое ухо.

… Громкий звук мешает сосредоточится, движения даются с трудом, из-за вспышек огней почти невозможно проконтролировать плавность движений, координация нарушается. Движения размыты и замедленны, как во сне.

Вспышка света больно ударила по глазам. Звук пощекотал нервные клетки в самой глубине головы. Грузный Накамура медленно летит, сбивая трех или четырех человек.

Нога в ботинке выныривает около головы. Вкус крови на губах, и знакомая отдача в выброшенном вперед кулаке.

Девчонка сидит на полу…

Еще один взрыв. Иван ничего не видит, руки выкручивают пистолет. Рукоятка дважды входит в то место, где должно быть лицо… Слава Богу, девчушка еще здесь. Ладонь сдвигает девчонку подальше за спину, другая рука принимает нападающего – ”чужой!” Контрольный удар, рука Ёшинаки – “ Интересно, как узнал?” – Уходим, быстро уходим! Зрение проясняется, – Ого, их не меньше десятка!

Накамура в крови, Иван в крови, – Не бойся, это не моя кровь!

Удары совершенно не чувствуются, он все еще на ногах. Братья Тоёхара теряют свою вежливость, воют волками, их пальцы в крови. В зале мелькают фигуры в камуфляже.

– Назад, быстро назад, ищем другой выход!

Такаси принял девчонку, Ёшинака с Хироси сметают все на своем пути, перепрыгнули через пульт ди-джея, блокировали железную дверь. Паника. Иван и Накамура прикрывают отход.

Одна из дорожек на пульте закрутилась быстрее, тянущий рев из динамиков стал складываться в слова:

– “Хооочу-у у ши-ирну-у ться-а-а”, а затем все быстрее и быстрее: “Хочу ширнуться, хочу ширнуться, хочуширнуться!”.

Омоновцев все больше. Последний рывок, дверь на засове. Звон стекла, автостоянка, верзила-охранник замахивается на Ёшинаку, оседает у стенки, Иван на ходу отключает его.

– Уходим, уходим!

Он всем телом чувствует, как дверь дрожит под ударами прикладов.

Ночь. Вой сирен все тише. Девчонка без единой царапины. Ёшинака крестится, Иван читает молитву.

– Ты никого?

– Вроде нет, – в глазах Ивана нет глубокой уверенности.

Накамура двумя руками пытается склеить разорванную губу. Такаси в ужасе обнаруживает, что у него из уха течет кровь.

– Слышишь этим ухом?

Такаси испугано кивает.

– Пустяки, заживет!

Ёшинака набирает номер. Мобильник треснул, кнопки вываливаются… Слышимость ужасная. Японские ругательства чередуются с русскими. Итосу обещал лично приехать. Довольно позднее время для прогулок.

Иван наконец успокаивается:

– Как тебя зовут-то? – обращается он к девушке.

– Ирина. Не бросай меня.

Компания не успела толком привести себя в порядок, как поблизости раздалось шуршание шин. Все быстро метнулись за ларек мороженного, замерли в тени. Из черной машины вылез человек средних лет, с характерными азиатскими чертами лица. Раскосые глаза снайпера, безобразный шрам на щеке. Итосу Киёкадзу.

– Быстро в машину!

Итосу рвет с места, говорит через плечо:

– Вокруг все оцеплено, меня проверяли. Свободны только переулки.

– Едем.

Немыслимая мешанина русских и японских слов. Иван с ужасом осознает, что понимает все. Когда машина тормозит перед домом проживания иностранцев, он смотрит девушке прямо в глаза:

– Домой поедешь?

– Не сейчас, куда я в таком виде!

Портье удивленно смотрит на входящих жильцов.

– Что случилось?

– Ходили на дискотеку, – вежливо объясняет Накамура.

– ”Маски – шоу” смотрели, – поясняет Иван.

Портье значительно поднимает брови:

– Понимаю… Девушка с вами?

– Да, это наша родственница, – говорит Такаси.

– Сразу всех? – уточняет портье.

Нет, лично моя, – Иван говорит уже из лифта, двери закрываются, лифт трогается вверх.

Огромная квартира Итосу превращается в госпиталь.

Когда все залепили свои царапины, помылись, переоделись в свежее, Иван с Ириной вышли на широкий балкон. Приятная прохлада опустилась на Москву. Далеко внизу гудит проспект, редкие машины проносятся, блестя огоньками фар.

– Ты этого мужика раньше знала? – спрашивает Иван.

– Нет, я вообще на эту дискотеку пришла в первый раз, – девчонка держится, но подбородок потихоньку начинает дрожать.

– Покажи руки, – приказывает Иван.

Обиженные глаза, полные слез. Ирина протягивает руки, – На, гляди!

– Девичьи слезы – что вода, – успокаивает себя Иван, внимательно осматривает предплечья, ладони, смотрит даже между пальцами.

– Верю. А как ты на дискотеку попала?

– Рекламу по телевизору посмотрела. У нас ведь все девочки ходят. Пять этикеток Блю Вонтина собрала, и пришла.

За подбородком начинают сотрясаться и плечи. Что-то не так. Что не так?

– Деньги на билет где взяла? Он и со скидкой недешево стоит.

Плотину прорвало.

– Колечко! Мамино! Прода-ла-а! – На грудь Копылову извергается целый потоп, – зо-ло-то-о-е!

– Понятно, – говорит Копылов, – иди-ка ты поспи, утро вечера мудренее.

Накамура привел себя в порядок, и попрощался, возвращаясь к себе. Братья Тоёхара увязались с ним. Итосу предоставил места Ирине и Ивану, сам пошел пить сакэ с Ёшинакой. Иван коснулся щекой подушки, и сразу провалился в глубокий сон.

Тут и там гасли желтые квадратные глаза окон – в город неотвратимо входила, приглушая звуки, весенняя ночь. На небо медленно выползла полная луна, посрамив оранжевый свет фонарей. Ветер гнал и рвал облака, махал голыми ветками деревьев, хлопал жестяными ладонями подоконников, гудел в антеннах и водосточных трубах.

Тысячи невидимых существ раскачивали деревья и фонари, стучались в закрытые форточки, трясли стекла окон. Когда большинство окон погасло, невидимые существа удвоили свои усилия. Когда разбить стекла не удавалось, даже ударяя в них ветвями деревьев, существа начинали менять свою тактику. Они взлетали к самой луне, а затем быстро скользили по ее лучам сквозь прозрачные стекла. Когда свет луны падал на лицо заснувшего человека, существа вступали с ним в долгий мысленный разговор.

Во сне время течет с другой скоростью. Во внешнем мире проходили сотые доли секунды, а в мире сна проходило много десятков лет. Существа успевали поговорить обо всем, рассказать и расспросить, проанализировать всю жизнь – и свою, и спящего крепким сном человека. Когда все мыслимые темы были исчерпаны, существа начинали показывать сны. Иногда они уводили спящего в зыбкий мир фантазий, иногда ставили спектакль на заданную тему, иногда пытались предупредить человека о том, что ждет его в будущем.

Существа очень любили общение. Ведь они не имели тел, и могли получать удовольствие только в процессе обмена информацией. Впрочем, самые старые из них уже уставали думать о настоящем и будущем. Они больше любили медленно и подолгу рассказывать о делах минувшего. Одно из таких старых существ село на тонком лунном луче рядом со спящим Иваном Копыловым…

… Свенельд выпил кваску, повесил деревянный ковшик обратно на бадью, вытер мокрые усы:

– Звал меня, конунг?

– Садись, поговорим, – перед Игорем стояла огромная чарка браги, на всю горницу противно несло кисляком. Игорь, по обыкновению, был сильно пьян.

Свенельд снял меч, поставил у лавки, чтобы можно было легко достать рукой, сел напротив конунга. Помолчали.

Игорь медленно осушил свою чарку до дна, крякнул, с грохотом поставил на стол.

– Еще!

Раб-древлянин быстро наполнил ее вновь.

– Выпьешь со мной?

– Не откажусь, – Свенельд принял чарку от древлянина, зыркнул на него, останавливая на полпути льющую руку.

– Вилл гезунд, конунг! – он крепко стукнул своей чаркой по чарке Игоря, брага смешалась, выплескиваясь.

Игорь поднял на Свенельда налитые кровью глаза.

”Главное держать себя в руках, – мыслил Свенельд, – этот думмэ дринкер явно замыслил против меня. Попробуем повернуть его гнев на других”.

– Слушаю тебя, конунг, – твердо произнес он вслух.

– Вот сижу я и думаю, – начал Игорь, глядя вниз, и медленно растягивая слова, – дружина моя вся износилась, порты и платья рваные, мала золотая казна. Нет у меня на зиму ни одной амфоры хорошего греческого вина. Приходится уже сейчас пить эту дрянь!

А твоя дружина, Свенельд, изодета, много у всех злата-серебра, вина, платья тонкого. Смотрю я на твоих людей, и берет меня за это жгучая тоска.

Игорь замолчал и уставился пустыми глазами в лицо Свенельда.

– Сам я о том думал конунг, и вот как рассудил, – Свенельд говорил веско, будто нарезая ножом каждое слово.

– Когда ушел на Валгаллу великий Хельгу, он оставил тебя господином этой земли. Ты конунг, и все, что здесь есть – это твое. Тебе принадлежит вся земля, и все люди, и все, что есть у них. А моя дружина кормится с походов.

Этим летом нам всем сильно не повезло. Греки метали в нас жидкий огонь, мы все остались без лодей. Мой старый драккар сгорел первым, от моей дружины едва половина спаслась. Ты ушел к болгарам и пеший вернулся домой. А нас бросило где-то между Эфесом и Трабзундом. Оттуда пешего пути нет. Мы как вильде волфен рыскали по берегу целый месяц, пока не отбили греческих лодей. Конечно, мои люди загрузили их оверборд, пришлось часть добычи прямо в море отваливать. Но мы знали, что не господа мы на древлянской земле. Ведь здесь всем владеешь ты!

Море изменчиво, земля постоянна. Мы взяли добро с моря. Ты можешь брать добро с земли хоть каждый день.

– Ходил я уже к древлянам. Все уже взял по закону. Хлеб, пиво, мед. А мне нужно вино!

– Так продай хлеб корсунцам. А от них и возьми гут вайн.

– Корсунцы за вино много хлеба хотят. У меня столько нет, – Игорь ударил кулаком по столу.

Свенельд невзначай протянул руку поближе к мечу:

– А ты еще раз к древлянам сходи. Что значит закон? Закон здесь ты. Ты всему здесь хозяин.

Игорь подался вперед:

– На что ты меня толкаешь, Свенельд?

– Иди и бери еще. Что могут древляне? Не дадут? Порубай айн бисшен мит зайн шверт, и многие станут умнее. Возьми столько, сколько тебе нужно. Древляне имеют много всего. Они не призовут на помощь никого, никто в мире не знает о их существовании, они не знают других языков, у них нет союзников. Единовластный господин здесь ты.

В глазах Игоря жадность боролась с сомнением.

Свенельд сел поудобнее, приготовил ноги к рывку:

– Или конунг Игорь, сын великого конунга Рюрика, боится каких-то древлян?

… Сато и Итосу выпили уже по три рюмки сакэ. Сато едва держался, голова норовила упасть на грудь, проклятый Итосу подливал еще и еще.

– Савабэ-сэнсэй доволен испытанием? – Сато едва шевелил языком.

– Да, особенно эффектным был ваш отрыв от омоновцев. Но Савабэ-сэнсэй не уверен, что твой человек справится с нашим противником.

– Ерунда, – Сато едва шевелил языком, – Копылов-сан сделает любого бойца.

– Это будет не совсем человек, – Итосу Киёкадзу налил себе и выпил еще рюмку сакэ. – Савабэ-сэнсэй сказал, что за нами придет ракшас.

– Какой еще Ракшас?

– Мастер не говорил мне всего. Но известно, что придет боец, не чувствительный к боли, обладающий сверхчеловеческой силой, опытный и злой.

Вчера звонил Кацуёри-сэнсэй из Калифорнии. Ракшас подготовлен, он получил задание, и ничто не может его остановить. Кацуёри выводил на ракшаса своих лучших людей, но тот снес их, как ветер сдувает пылинки.

Сато окончательно опьянел. Он сполз на самое дно кресла, пьяно улыбнулся, и предложил:

– А может быть, мы перекупим этого ракшаса?

– Невозможно. Деньги ему не нужны. Ракшас запрограммирован, но программа едва направляет его волю. Он очень самостоятелен. Его настоящие хозяева – ужасные силы зла и разрушения. Его боятся даже те, кто его непосредственно нанял. Единственная наша надежда в том, что ракшас может пойти против своих нанимателей.

Мэтью Хаггард сунул карточку в прорезь банкомата. Когда он увидел сумму, лежащую на своем счете, сердце агента запело. Стоящий за его спиной Приходько радостно потер руки. Мэтью нажал комбинацию, и через мгновение доллары полетели из темного чрева машины навстречу солнцу. Пачка, приятно тяжелившая руку, перекочевала в черную спортивную сумку, которую держал помощник депутата – небольшого роста мужчина с оттопыривающимся от кобуры пиджаком. Еще около пяти охранников топтались между машиной и банком.

Мэтью переложил отработанную карточку из одного отделения бумажника в другое. У него оставалось еще десять.

– Здесь больше брать не будем. Поехали в другой банк, – скомандовал Приходько.

К концу дня в сумке лежало триста тысяч. Мэтью получил свою сотню, и стремглав понесся в офис. Там его уже ждали.

– Что же Вы, господин проповедник, – трагическим голосом начал налоговый инспектор, – незаконными валютными операциями решили заняться? Ай яй яй! И как только Вам перед Богом не стыдно!

– Не понимаю, что это значит! Моя организация исправно платит налоги, и я не знаю, что Вы имеете в виду! – Хаггард держался молодцом, но желудок уже свело, и острая боль резко отдала в спину и правый бок.

Инспектор приблизил свое лицо к лицу Хаггарда, и страшно заорал:

– Не понимаешь? А десять лет с конфискацией не хочешь? Сука рваная! Да я тебя в Сибирь упеку!

Мэтью сполз на пружинящее кресло.

– Он наверняка знает, что я агент. Неужели я спьяну проболтался? Это полный провал, – подумал он.

Налоговый инспектор вынул сигарету и закурил. Странно, американец к карманам и руки не протянул. Железные нервы. Вот сволочи, капиталисты, жадные как собаки.

– Деньги, деньги давай, – подсказал он, наклоняясь к самому уху американца.

На лице Хаггарда застыла маска страдания. Холодными пальцами он вынул пачку долларов, и отсчитал инспектору половину. Тот, не пересчитывая, сунул деньги в карман.

– Ну, уже лучше. Сибирь пока подождет, – и инспектор, насвистывая, направился к выходу. Навстречу ему уже рвался бритый качок:

– Ну ладно, короче, Бог велел делится. Отдавай кесарю кесарево! – большая ладонь требовательно раскрылась у самого лица Хаггарда. Пачка вновь похудела ровно наполовину.

– Нельзя служить и Богу, и Мамоне, – детина прихватил со стола несколько евангелических проспектов, и набожно перекрестился.

Когда качок вышел, за дверью раздался шум – это боролись врач из санэпиднадзора с пожарным инспектором. Врач в молодости занимался борьбой, но былую форму давно потерял. Представитель пожарной охраны оказался сильнее.

– Нарушаешь! Пожар хочешь устроить! – с порога загремел он, воровато озираясь, и протягивая открытую ладонь…

День закончился для Хаггарда в клинической больнице.

– Какой магазин, помнишь? – Копылов был одержим идеей вернуть Ирине мамин подарок.

– Конечно, – Ира продумывала план маршрута, чтобы пройти с Иваном мимо школы – одноклассницы лопнули бы от зависти. План удался на все сто процентов. Доверчивый Копылов трижды протопал мимо школы – в большую перемену, между математикой и литературой, да еще и после истории. Колечко было найдено, выкуплено, и одето на безымянный пальчик Ирины. Одноклассницы были в состоянии полного транса – такого от Ирки никто не ожидал. Апофеозом торжества стало отбытие крутого бойфренда на черной иномарке с тремя обалденно элегантными японцами. Гости из страны Восходящего Солнца даже сделали Ирине какой-то презент, но это уже не имело большого значения.

– Иван, не бросай меня просто так!

– Ты еще ребенок совсем, не плачь, беги домой.

– Телефон хоть оставь!

Иван диктует номер своей трубки. Накамура презентовал ручку, Ира пишет прямо на руке.

– До свидания! Сайо нара!

Машина с Иваном скрылась, как мираж. Ирина задумчиво идет домой.

… Ирина переступила родной порог, и сразу почувствовала неладное. Похоже, матери пришлось слегка поволноваться… Она тихо закрыла дверь, и потихоньку зашла в комнату. Мать сидела на стуле с подозрительно прямой спиной. На спинке стула висел широкий кожаный ремень. В воздухе висел сакраментальный вопрос: “Где ты была всю ночь?”

… Копылов сидел в машине, дремал, и улыбался. Сначала он вполуха слушал, что ему говорил Сато, а затем окончательно провалился в глубокий сон. Он совсем не удивился, увидев всадников в серебристых шлемах, и медленно скользящие по воде силуэты драккаров.

… Святослав вторую неделю двигался по этим комариным лесам, тщетно пытаясь найти хоть какой-нибудь городок. Дружина уже начала роптать. Асмуд зло косился на лес, недобро и громко смеялся, часто зря гонял коня вдоль берега. Свенельд сидел на своей лодье, невозмутимо молчал, щурясь, вглядывался в берега. Углубляться в лес никому не хотелось. Тропы были завалены засеками, вели в болота, разбегались, выводили на снаряженные самострелы и волчьи ямы. Святослав постепенно все больше ожесточался сердцем.

Драккары неторопливо скользили вниз по течению, подталкиваемые мерными взмахами весел. Вопреки обычаю, принятому на море, гребцы не пели, много молчали, и говорили вполголоса – это было не беззаботное путешествие, а охота. Охота на людей. Святослав заметил впереди мелководье, покинул свой драккар, и перебрался на коня. Он оглянулся окрест. ”Слишком спокойно кругом”. Лес, песчаные берега реки, и десяток драконьих лодок, отражающихся в спокойной воде.

Внезапно скакавшие впереди люди Асмуда резко рванули назад.

– Наконец! – Святослав привстал в стременах.

Сомнений не было – впереди село. Лодьи уже поворачивали, тыкались в песчаный берег, с них сыпались в воду доспешные норманны: русы Святослава и шведы Олафа. Тишину леса нарушил звон стали, воины с шумом и плеском бредут к берегу по грудь в воде, в воздухе носится сладкий запах близкого веселья. Отроки рвутся вперед, отталкивая один другого. Молодая кровь играет, требует поединка.

– Тише! – прикрикнул на молодежь князь, – распугаете лесовиков!

Свенельд со своей дружиной уже трусил в лес – на перехват. Святослав принял от отроков доспех, влез в кольчугу, накинул на себя бронь.

– Вперед! – князь поскакал по берегу. За ним нестройно рванули его люди и дружинники Олафа. Люди Асмуда на малых лодьях налегли на весла, спеша перенять тех, кто бросится вниз по течению.

Все получилось прекрасно – они вышли на деревню, окружив ее с трех сторон. Деревня располагалась посреди больших полей, окруженных перелесками. Здесь деревья стояли не так густо, и Святослав понял, что где-то совсем рядом начинается вольная степь.

Наконец со стороны села раздались истошные крики, детский плач и громкий бабий вой. ”Заметили наконец!” – презрительно дернул щекой князь. У глупых лесовиков не было никаких шансов спастись. Люди на полях заметались, кто-то побежал к реке. Скоро они развернулись обратно – с той стороны шел Асмуд со своими. Позади деревни на поля из лесу вышли люди Свенельда. Все шло слишком просто. Теперь никто не спешил, воины опасались подвоха, смотрели на князя.

Святослав медленно ехал на своем белом жеребце, дружинники плотно сгрудились за его спиной. Князь одел шлем – ему не хотелось получить стрелу в голову. Справа от него пристроился Олаф, они выехали на дорогу, ведущую к домам от убогой пристани. Подскакал Асмуд:

– Сразу поджечь, или потом? – Теперь он был в прекрасном настроении, улыбался, весело глядя на князя, признавая его старшинство.

– Успеем. Коня Свенельду!

Трое отроков поскакали к старому вояке, топча чахлые посевы. Свенельд принял коня, взгромоздился в седло, не спеша присоединился к главному отряду.

– Смотри, князь, они что-то готовят!

В деревне произошло какое-то упорядоченное движение, лесовики строились в две колонны.

– Порубать? – молодой красавец Олаф, улыбаясь, потянул добрый норманнский меч.

– Не пойму, что они делают, – князь вгляделся, щуря глаза.

Лесовики шли навстречу отряду, одетые в праздничные, белые с красной вышивкой рубахи. Первыми шли молодые красивые девки, их волосы цвета пшеницы были убраны синими цветами. Олаф свалился с коня, прыгнул вперед на три шага:

– Та, что с хлебом – моя! – Он обернулся, набычился, положив руку на меч. Его глаза горели.

– Добро, Олаф, – Святослав согласился не слишком поспешно, блюдя княжескую честь. Олаф расслабился.

Лесовики приблизились, поясно поклонились. Высокая синеглазая девка протянула Олафу каравай. Олаф оторвал кусок хлеба, глядя девке прямо в глаза, сунул каравай вместе с полотенцем кому-то из своих отроков.

Конные русы подъехали вплотную к лесовикам.

– Олаф, а где твой подарок? Или эти лесовики богаче тебя? – засмеялся какой-то остряк из людей Святослава.

Олаф покраснел, кинулся к своему коню, порылся в суме, метнулся обратно к безропотно молчащим селянам. Те в страхе попятились. Олаф тяжелой походкой подошел к красавице. Та зарделась, принимая дорогое янтарное ожерелье. Среди лесовиков послышались осторожные возгласы радости, девки затянули песню.

Князь пригляделся. Светловолосые великанши ему надоели, и он заохотился, увидев пристроившуюся в последних рядах смугляночку с удлиненными раскосыми глазами. Он подхватил красавицу, закинул ее на седло, медленно поехал вперед. Руки легли на тонкое гибкое тело, девка вздрогнула, сквозь смуглую кожу лица огнем вспыхнула кровь. Князь с трудом перевел дыхание:

– Толмача мне! Хочу говорить с лесовиками! – распорядился он.

… Князь расположился в центре деревни на своем неизменном ковре, опираясь локтем о седло. Дружинники уже прочесали деревню, и свалили в кучу все железное оружие, способное отнять жизнь у человека. Тут же сидели на земле повязанные одной веревкой заложники – викинги никогда не верили в гостеприимство. Староста деревни, в новых лаптях и чистой белой рубахе, оглаживал корявыми пальцами седую бороду. Толмачил толлмайстейр Ольгерд, ему помогали двое смышленых древлянских рабов.

– Этот народ зовется вятичи, их земля богата и обширна.

– Спроси, кому дань платят.

– Этот человек говорит, что они платят дань неким казарам.

– Что за народ, как далеко, сколько у них воинов?

Толлмайстер Ольгерд долго говорил со старостой, уясняя ряд новых слов и даже понятий. Святослав уже успел хлебнуть меда, и потихоньку тискал сидящую подле него смуглянку. От нее пахло степью, вольным ветром, иной, неведомой жизнью. Сердце князя трепетало, рвалось на Юг, где простор коню, много тонких волнующих женщин, хмельного вина, и пряных, с синим отливом, трав. Но степные травы горчат… Князь в сердце своем уже знал о казарах все, но внимательно слушал, что ему толковали:

– Сей народ состоит из множества разных племен. У этих племен разные языки, и боги у них разные. Всеми ими правит племя, почитающее единого бога Яхве. Вождей у них два. Первый называется каган. Он несет на себе явленную власть, и почитается богом. Он имеет множество жен по числу подвластных ему племен, дарует победы и урожай. Второй вождь зовется царем. Он может удушить кагана шелковым шнуром, если тот теряет свою божественную силу. Царь правит при помощи мудрости.

– Что есть мудрость? – Святослав был в хорошем настроении, и заинтересовался, как это можно править без помощи силы.

– Мудрость есть чувство меры, и забота о выгоде.

– И какова ваша мера?

Толлмайстер перевел:

– Мы даем десятую часть всего, что родит земля, десятую часть скота и десятую часть молодых парней и девок. До казар мы жили только в лесах, теперь можно пахать поля на границе со степью. Урожаи стали в десять раз больше, наш народ процветает. Мы счастливы.

Святослав допил чашу с медом, утер рукавом соплю.

– Олаф, ты кого хочешь убить, царя или кагана?

Олаф оторвался от девки, ошалело посмотрел на князя:

– А? Что? Кого?

– Понятно, – молвил Святослав, – бери себе царя. Меч у тебя крепкий. Пусть помудрует! А уж кагана я сам завалю!

Дружинники засмеялись. Олаф с надеждой посмотрел на Свенельда:

– Свенельд, а Свенельд, может на зиму здесь останемся? Тут хорошо, – Олафу не особенно хотелось торопиться на войну.

Свенельд был стар, трезв, и рассудителен:

– Пустое. До осени здесь закончим, переволочемся в Дон, и рванем дальше – в Рим и Андалус!

На центральной площади деревни викинги устроили настоящее пиршество. Лесовики тащили пиво, мед, дичь и поросят. Воины сидели вокруг большого костра, пили, и жарили мясо. Когда головы слегка пошли кругом от выпитого, Свенельд потребовал песню.

– Песнь! Хотим песнь! Любо! – кричали дружинники, весьма расположенные к музыке. Самые нетерпеливые били рукоятками мечей в гулкие щиты.

Внезапно крики смолкли – это появился уже хорошо поддатый майстерзингер Бьян Кнутсон. Он пытался так отрегулировать натяжение струн на большом деревянном ящике, чтобы инструмент производил хоть сколько-нибудь мелодичные звуки. Махнув рукой, Кнутсон отказался от этой затеи, привычно рассудив, что среди диких лесов его музыка и так будет вне конкуренции.

– Давай о Вещем Олеге! – потребовал старый Свенельд. Свенельду очень нравился этот сказ, так как Великий Хельгу – Олег не был наследственным князем, и руководил дружиной только по праву сильного.

Майстер Бьян Кнутсон еще раз махнул рукой, намереваясь попасть по струнам, но не рассчитал, и неожиданно завалился назад. Бойцы засмеялись, усадили певца в устойчивое положение, поднесли освежающей браги. Кнутсон выпил, отшвырнул кубок. Его руки вновь обрели ту необыкновенную легкость, за которую он еще десять лет назад был дружно провозглашен королем всех музыкантов. Дело было на свадьбе шведского короля и датской принцессы, и всех несогласных – преимущественно датчан, вырезали уже на второй день веселья.

Итак, майстерзингер ударил по струнам и запел. Его мощная глотка производила те особые ревущие звуки, которые так любили слушать дружинники Святослава. Эти звуки живо напоминали им шум прибоя в родных фиордах, ветер и волны, беснующиеся над родными скалами. Когда воздух кончался в груди певца, десятки мощных глоток подхватывали последние слова, и пели припев. При этом спины воинов распрямлялись, головы запрокидывались назад, а руки напротив, непроизвольно сжимались, и тянулись к груди.

”Они все еще гребут” – подумал Святослав.

Услыхав песнь, все воины сгрудились у ярко пылающего костра, а лесовики в ужасе начали тащить в ближайший лес свои нехитрые пожитки, и уводить скот.

Кнутсон начал как всегда, с зачина, где рассказывалось, как великий Рюрик пришел в восточные земли вместе со своей верной дружиной и всеми людьми своего племени. Особо подчеркнул сказитель недостойный поступок Дира и Аскольда. Эти бояре не только откололись от своего конунга, увели часть дружины, и своим именем захватили лучший город южных земель, но и отказались делиться – посылать часть добычи своему предводителю.

Бойцы одобрительно кивали, слушая, как Хельгу с сыном Рюрика приплыл в Киев, как он хитро обманул бдительность охраны мятежных бояр, и как ловко расправился с обоими. Эта часть сказания вызывала у Свенельда самые противоречивые чувства, так как он был бы не прочь при случае сам объявить себя князем. Да только удобного случая все как-то не представлялось.

Когда певец дошел до похода Олега к берегам богатого города царей, в глазах дружинников стали загораться зловещие огоньки. Это горели и сверкали россыпи рубинов, изумрудов, сапфиров, и золота, которые им еще только предстояло завоевать. С одним из воинов случился припадок берсеркерства, он зарубил пару заложников, и стал бросаться на своих, размахивая обнаженным мечом. Берсеркеру дали оглоблей под колени, набили морду, и до утра отобрали меч.

Закат окончательно догорел, стало темно и довольно прохладно. Костер давал совсем мало света и тепла, и кто-то предложил поджечь пару ближайших домов. Князья и старшие с трудом успокоили горячие головы, предложив сперва согреться изнутри и дослушать сказителя. Когда порядок был восстановлен, Бьян Кнутсон перешел к самой печальной части рассказа – о трагической гибели Вещего князя, постигшей его на костях любимого коня. На этом месте даже самые лихие головы закручинились, и тризна по Олегу, умершему уже более сорока лет назад, была продолжена.

Старшие совершенно потеряли управление над своими людьми. Святослав был изрядно пьян, Свенельд прикорнул около угольков костра, Олаф где-то в темноте наслаждался своей молодой девкой. Бойцы доедали съестное, и допивали остатки хмельного, как будто всю оставшуюся жизнь им не придется уже не поесть как следует, не выпить ни капли влаги. Ближе к утру, деревню все-таки подожгли…

… Копылов очнулся, когда машина остановилась перед домом, где находилась резиденция старого Савабэ Городзаэмона.

– Помогай, хватит спать! – Ёшинака и Накамура озабочено закидывали в багажник сумки с амуницией для занятий кэндо. Итосу кивнул Ивану:

– Мата асита! Береги голову. Савабэ-сэнсэй шутить не любит.

– Не понял, – протянул Иван.

… А в это время в далекой провинции Фуцзянь молодой настоятель храма Лазоревых Облаков имел весьма неприятную беседу с двумя представителями известной гангстерской семьи Южного Китая. Старый господин Тун Чжао и молодой господин Ван Шен предлагали ему совершить небольшое путешествие:

– Дорогой Фу Мин: день до Пекина, там на самолете до Москвы, недельку проведем в России, и обратно. Навестим старых друзей, товарищей по учебе, это будет очень интересно! Все расходы мы берем на себя. Да что может случится за неделю с вашей обителью!

Настоятелю совершенно не хотелось даже на неделю разлучаться со своим бизнесом, дорогим его сердцу садиком, и нежной подругой. Он знал, что в варварской России ему не удастся каждое утро неторопливо пить чай в тени абрикосовых деревьев, медленно и спокойно выполнять привычный и любимый комплекс тайцзицюань, наслаждаться уважением и безопасностью.

– Там небось холодно, а у меня даже нет теплой одежды! – хныкал он.

– Не будь занудой, оденешься за наш счет. Да сейчас там уже почти лето – май, все цветет!

– Сомневаюсь я, – скулил Фу Мин, – я помню, что в России всегда холодно, даже летом. Люди суетятся, все злые, недовольные.

Старый Тун Чжао не выдержал:

– Дорогой Фу Мин! Как глава “семьи Туна”, почетный член всекитайской ассоциации Вэй Чи, депутат собрания народных представителей провинции Юньнань, почетный член комитета содействия международной торговле, приглашаю Вас в Москву на турнир по Вэй Чи на приз посла Китая. Отказ будет расценен как пренебрежение традициями, и оскорбление национального духа.

Ван Шен приятельски потрепал настоятеля по плечу:

– Будешь отказываться, интернет тебе перекроем.

– Ваша взяла. Подчиняюсь грубому насилию, – сдался Фу Мин, – что я должен сделать?

– Наконец! Поможешь нам встретится с академиком Быстрицким. Нам нужны его методы прогнозирования, и наработки по предотвращению катаклизмов. Мы должны принять меры до начала летнего паводка! – старый Тун был собран и энергичен, как будто помолодел лет на пятдесят.

– Все понятно, – Фу Мин развернулся лицом к ноутбуку, и защелкал клавишами, заказывая билеты через интернет. Ван Шен довольно смотрел на Туна:

– Мой друг незаменимый помощник! С ним нам будет намного легче.

Фу Мин щелкал клавишами довольно долго. Он уже заказал три билета до Москвы, и просматривал списки пассажиров разных авиакомпаний. Внезапно он присвистнул:

– Господин Тун, вам ничего не говорит имя Савабэ Городзаэмон, президент корпорации “Хороший кофе”?

– Что? – Тун Чжао подался вперед, – ты знаешь этого человека?

– Кое-что слышал, – ответил Фу Мин, – он прилетел в Москву неделю назад, на турнир по Го на приз посла Японии.

– Савабэ-сан в Москве? Будет заваруха! – старый Тун схватился за голову.

Братья Тоёхара уже двадцать минут вели бесплодную дискуссию с инструктором зала силовых тренажеров:

– У нас строгие инструкции! Вот список. Здесь указано, что для тяги должны быть использованы утяжелители весом от одного до шести килограмм!

– Ребята, ребята, – добродушный инструктор в синем спортивном костюме не пытался сдержать улыбки, – ну как я вам сделаю килограмм на тягу? На каретку вешают по два блина. Где я вам разновесы по полкило возьму? Здесь вам не рынок! – Инструктор был среднего роста, с мощными руками и огромным, выступающим далеко вперед животом.

Братья Тоёхара энергично жестикулировали, доказывая, что имеют право на любой вес. Инструктор наконец сдался, решив, что не стоит связываться с сумасшедшими иностранцами. Он пошел в подсобку, и разыскал там блинчики от детских резиновых гантелей.

– Будут в самый раз! Еще чего? – он с любопытством смотрел на азиатские лица, украшенные свежими синяками.

– Жим лежа. От трех до двенадцати килограмм, и гантели один, полтора, и три килограмма!

– Ребята, вы что, детей тренируете? Стандартный гриф – десять килограмм!

– Найдите нестандартный. Тренажеры будут нужны в течении часа, затем нам потребуется малый спортивный зал на два часа. А вот и они!

Инструктор оглянулся, желая узнать, для кого предназначены столь экзотические нагрузки.

Первым в зал вошел огромный японец. Руками, еще более толстыми чем у инструктора, он проверил исправность и безопасность каждого тренажера. Он старательно оценивал вес, сверял наличие нужных отяжелителей, сопел и значительно покачивал головой.

За ним, сгибаясь под сумками с инвентарем, прошел крепкий русский. Инструктор отметил, что новые посетители тоже были украшены синяками. Следом за ними, легкой беззаботной походкой, вошел старик в огромных кроссовках и ослепительном цветном спортивном костюме.

Увидев в руках у Копылова сумки, братья Тоёхара облегченно вздохнули, и принялись вынимать из них нужные разновесы, гантели, и легкий разборный гриф. Старик сощурил глаз, оценивая предстоящую нагрузку, расстегнул молнию и снял с себя спортивную куртку. Под курткой у него была красивая футболка с рекламой фирмы “Хороший кофе”. Старик подошел к зеркалу, оценил свою осанку, напряг худые руки. Недовольно хмыкнув, он отправился к первому тренажеру.

… Савабэ-сэнсэй неторопливо прорабатывал мышцы плечевого пояса.

“Великое дело тренажеры! Никакой вредной нагрузки на позвоночник! Мышцы укрепляются, суставы не травмируются, связки не рвутся! Да, и у американцев есть много хорошего! Изобретателю тренажеров стоит поставить памятник!” – Савабэ-сэнсэй осторожно увеличивал нагрузку. Кровь приливала к мышцам, тело вновь становилось упругим и гибким. Еще десять лет назад Савабэ считал себя старой рухлядью, годной лишь для помойки. Спасибо старому другу Юкигате – тот научил его пользоваться тренажерами. Постепенно прошли ужасные боли в позвоночнике, ноги перестали дрожать. Савабэ пережил третье в своей жизни сатори, когда после двадцатилетнего перерыва вновь взял в руки боевой меч.

Снова иметь ловкое, сильное, идеально центрированное тело. Крепкие ноги, гибкая спина, руки, способные держать оружие. Савабэ перешел к тяге сидя. Руки тянут вниз, вниз, вниз. Ити, Ни, Сан! Работают широчайшие, грудные, трицепсы… Туловище снова окружено эластичной броней. Конечно, в молодости мышцы были покрепче, но не всегда. Три года войны в Китае сильно истощили его. Ранение, плен – он вернулся в Японию слабым и больным. Потом он восстановился, вернулся в разведку, работал в Перу, США, Индокитае. Лучшие годы жизни.

Савабэ ложится на спину. Жим лежа. Самое важное для бойца упражнение. Чистая сила. Божественное выведение энергии. Тренировка ударной мощи. Савабэ медитирует. Было время, когда он отжимался пятьдесят раз, с привязанной к спине опорой от миномета. Тогда, когда он жил в хижине на склоне вулкана. Когда ломал доски ударом кулака. Когда повстанцы взяли его в плен. Когда он два месяца сидел в грязной вонючей яме. Когда он встретится с мастером китайского ушу.

… – Меня взяли случайно.

“Случайно, как же! Для таких людей не существует случайности!”

Мастер умудрялся наводить порядок среди копошащихся тел, лечил слабых, пресекал драки, по справедливости распределял паек.

Среди ползающих в темноте людей были тайцы, вьетнамцы, кхмеры. Мастер мог говорить с каждым из них. Савабэ понимал по-китайски, он даже мог говорить на родном для мастера южном диалекте, и видимо поэтому, китайцу нравилось общаться с Городзаэмоном. Они беседовали о стихах Дунпо и Ли Бо, вспоминали танки Басё, рассказы Киплинга и Джека Лондона, переходили то на японский, то на английский язык. Мастер без труда расколол хлипкую легенду Городзаэмона, безошибочно определив в нем разведчика.

– Твое счастье, что ты не работаешь на США! Ты служишь только своему императору, это благородно. Я заключаю с тобой временный союз.

– А на кого работаете Вы, мастер?

Китаец смеется:

– Журавль может заглянуть в кувшин, но чтобы кувшин заглядывал в журавля! Не обижайся. Я хочу сделать тебе подарок. Хочешь получить сатори?

– В данный момент я бы предпочел свободу.

– Глупый островной варвар! Ты ужасно смешно смотришься со стороны! Сатори – это и есть свобода. Я дам тебе сатори, даже если ты вздумаешь сопротивляться моей воле.

Мастер положил свою ладонь ему на затылок, и нажал костяшкой пальца между бровей:

– Ты точка. У тебя нет сторон. Что такое линия?

– Не знаю…

– Думай. Думай еще!

– Я правда не знаю.

– Думай о точке. Что такое линия?

Вопрос без ответа. Вопрос, задаваемый день за днем. Или ночь за ночью? В яме всегда темно. Еду спускают без правильных интервалов, иногда рис высыпается прямо в лужу нечистот. Мастер умело расстилает единственный большой кусок ткани – свою рубаху. ”Почти без дыр, ведь всех били одинаково, как ему удалось?” Рис делится на всех, но всегда один и тот же вопрос:

– Что есть линия?

– Не знаю! – удар.

– Ты точка! Что есть линия?

Когда появляются вши, его осеняет – бесконечность! Линия это бесконечность точек!

– Правильно! Теперь ты линия. Что есть точка?

– Бесконечно малая часть меня!

– А что есть плоскость?

Разговор без смысла. Жизнь без времени. Бросают новых пленников, забирают старых. “Ого, американцы оставили Сайгон! Плохи наши дела.”

– Что есть плоскость?

– Бесконечность линий, только в этом все равно нет никакого смысла!

– Смысл есть во всем. Мы живы, у нас бездна времени. Ты прошел уже два измерения. Думай о трехмерном теле!

Трехмерное тело. Бесконечность плоскостей. Длина, ширина, высота, объем, вес. Плотность. Инерция. Красные кхмеры наступают.

– “Ого, к нам американцы! Не нравятся вши? Напалмом по вшам не пробовал? Может, сразу атомной бомбой?” Возня в темноте. Удар, всплеск, удар.

– Нет, не до смерти! – Мастер удивительно милосерден.

– Ты трехмерен. Чувствуешь время?

Плоскости не могут быть неподвижны. Они смещаются, движутся. Тело трансформируется, меняется, исчезает. Американец тоже исчез. И его дополнительный паек. Как-то скучно без него.

– Время – это движение?

– Нет, это изменения! Перемены. Все меняется. Ты уже в четырех измерениях. У тебя четыре измерения! Что такое пять измерений?

Сатори. Смех в яме с нечистотами. Все-таки день.

– Не надо стрелять, никто не смеется над Пол Потом! – Люк снова захлопывается, сверху падают кусочки земли.

– Пять измерений – это бесконечность разных направлений развития событий! А мы видим только одно!

– Верно. Американец ушел. В пяти измерениях он и ушел, и еще сидит здесь, и его вообще тут не было. В пяти измерениях мы все погибли, и не рождались, и сидим здесь. Есть мы, которых завтра расстреляют. Есть мы, которые завтра сбегут. Есть мы, которые завтра снова будут тут сидеть.

Мастер заталкивает слова прямо в мозг Городзаэмона:

– У тебя пять измерений! Что это значит?

– Я могу выбирать! Я могу избрать любое развитие событий! Я могу завтра сбежать! Но как я это могу?

Теперь смеется мастер:

– Может быть, будет обстрел. Может быть часовой свалится в люк. Может быть, наш американец вернется с десантниками. Мы в четырех измерениях. Мы не направляем поток от одной из бесконечных вероятностей к другой. Но бывают места, где мы можем скользнуть. Мы можем почувствовать мгновение, в котором перекрещиваются возможные изменения будущего. Когда ты чувствуешь, как одна песчинка времени трется о другую… И вдруг – не одна – а две. Выбрать нужную песчинку и кинуться в нее. Мой мастер называл это “скользнуть”. Скользнуть в щель между песчинками времени.

Это открыли старые мастера боевых искусств. Был один старик, он умел двигаться скользящим шагом. Он скользил, меняя дистанцию, и все его противники спотыкались. Для мастера этого шанса было достаточно.

“Кто из нас сошел с ума?” – Савабэ выходит на середину ямы…

Люк откидывается, повстанец опускает на веревке котелок. “Господи, совсем ребенок. Винтовка больше его”. Веревка раскачивается… Взрыв почти рядом, и сразу – шум вертолета и пулеметные очереди… Только двое успели скользнуть между песчинками времени. “Он слишком напрягся, нельзя так крепко держать.” Савабэ с мастером одновременно дернули за веревку. Солдат падает прямо между ними. Наверху идет настоящий бой. Винтовка со штыком и веревка.

Они весят немногим больше котелка с рисом… Мастер использует и ремень, и брюки того, кто недавно был повстанцем. Голый мальчишка-кхмер кажется понял, что может остаться тут навсегда… Винтовка вылетает вверх, и заклинивается над дырой люка. Мастер не забыл навязать узлов. Злобы не было, но ведь остальные повисли бы все сразу. Мастер нокаутировал каждого в согласии с мерой. Будут лежать одну, две, три, и пять минут. Трое последних не успеют…

Когда они оказались наверху, мастер не дал взять винтовку:

– Пусть вылезут остальные, нас будет труднее искать!

Савабэ видел своими глазами, как китаец уложил четверых. Двое перезаряжали оружие, один стоял спиной, у одного винтовка дала осечку.

– Какой я старик, мне нет и пятидесяти. Будешь в южном Китае, найдешь меня очень легко. Я Чжао. Тун Чжао, вот смотри, татуировка моего клана. Со мной тебе нельзя, племена Шань терпеть не могут японцев. Да, я запомнил, – Савабэ Городзаэмон. Конечно. Увидимся непременно …

Савабэ оставляет штангу, переходит к гантелям. Разведение рук лежа. Мышцы тянутся, напрягаются, в теле появляется божественное тепло. Еще минут двадцать – и можно будет приступать к тренировке.

Поработав на тренажерах, мастер посвежел, выпрямился, стал как будто больше и даже выше ростом.

– Сорэ дакэ дэс! – Достаточно!

Молодые японцы подхватывают сумки с амуницией, и направляются в небольшой спортивный зал. Толстый инструктор снисходительно смотрит на чудаков.

Ужасная боль скрутила несчастного Хаггарда, лишила возможности двигаться, свернула в напряженный комок. Он лежал в позе эмбриона, подтягивая колени к подбородку, старался дышать как можно тише, и слабо постанывал на выдохе. Он не видел, кто перенес его в машину скорой помощи, как его везли через всю Москву, как врачи несколько раз бесцеремонно ощупывали его. Боль застилала сознание спасительным зонтиком, его тело было уже наполовину лишено души.

Хаггард лежал на железной больничной каталке в коридоре приемного отделения больницы имени Косьмы и Дамиана. Рядом с ним лежал избитый хулиганами пожилой сантехник Кондюков. Сантехник был пьян, и злобно дышал на Хаггарда перегаром:

– Слыш, братан! Курить нету? Курить, я говорю, нет? Чего молчишь, братан? Что, сука, сигаретки жалко?

Хаггард автоматически вытащил из кармана насколько смятых баксов и сунул их Кондюкову. Тот вмиг переменил тон:

– Да ты что, братан! Умирать вздумал? Держись! Эй, люди! У вас тут человек умирает!

Из глубин отделения обрисовалась старенькая баба Шура, цыкнула на Кондюкова, и покатила Хаггарда. Несчастный американец действительно был на волосок от смерти. Он не осознавал, как ему кололи палец, чтобы взять кровь, как медсестра снимала его кардиограмму, как санитары придерживали его в рентгеновском кабинете. Он не видел, как рентгентехник вытащил его еще мокрый снимок, и хирург, едва взглянув на влажно блестящую пленку, произнес:

– Прободения нет, пока можно не оперировать, – и легко швырнул кассету со снимком в бак с фиксирующим раствором. Не видел Хаггард и того, как тремя минутами позже, техник наклеил на его снимок бирочку с фамилией “В. И. Кондюков, N 15277”, а его бирочку: “М. Хаггард, N 15278”, наклеил на снимок с изображением грудной клетки с тремя сломанными нижними ребрами, и вывихом правой ключицы. Спустя еще двадцать минут снимки легли на стол врача приемного отделения, и он распорядился:

– Шура, Кондюкова – в первую хирургию, Хаггарда – в травматологию! – и старая санитарка баба Шура, ворча, покатила каталки по указанным направлениям.

Боль отпустила только после того, как медсестра шырнула ему в зад что-то обезболивающее:

– Терпи, иностранец, сейчас тебе перевязку сделаем.

К немалому удивлению Хаггарда, сестра отвела его в гипсовую комнату, и начала умело накладывать гипсовую повязку.

Хаггард хотел было сопротивляться, объяснить, что гипс не нужен, но случайно заглянул сестричке в глаза.

Взгляд этих голубых глаз, преодолев все языковые и культурные барьеры, объяснил ему, что лучше расслабиться, так как гипс все равно будет наложен, а в случае сопротивления ему будет сделан укол аминазина, после которого самые пламенные борцы превращаются в покорных Герасимов.

Хаггард вздохнул и расслабился. Сестра туго стянула ему ребра, перешла к бинтованию плеча, и зафиксировала его руку сбоку от грудной клетки – повязка типа “биплан”. Спать ему пришлось сидя, чтобы не мешать правильному застыванию гипса. Он дремал, и ему снились голубоглазые медсестры, бинтующие Дэвида, и его морских пехотинцев. Дэвид был спеленат как мумия, и клялся, что ничего не знает ни о Хаггарде, не о Ракшасе, не о Великом Драконе. Хаггард слушал его и недоумевал: кто это такие – Ракшас и Великий Дракон?

… Утром на конференции у главного врача случился скандал.

– А я говорю, что это уже не первый случай! – кричал заведующий хирургическим отделением. Да Ломакин специально всех иностранцев к себе кладет. Почуял богатого клиента, тут же сломал ему в приемнике пару ребер, – и к себе. Основное заболевание – перелом! А мы к нему консультантами? Не пойду! Хаггард должен лежать в моем отделении!

Заведующий травмой Ломакин, встал, напрягая могучую грудную клетку:

– Мы из больных баксы не выколачиваем! Они нам сами дают! А ваши люди так отмудохали ночью больного Кондюкова, что его под утро доставили к нам со множественными переломами! Кондюков утверждает, что у него пытались отнять доллары! – Ломакин потряс толстым волосатым пальцем перед очками заведующего хирургией, – Хаггард останется у нас, а вы будете его консультировать. Лечащими врачами будем мы! – Травматолог согнул могучую руку, и ударил кулаком по ладони.

Главный врач хлопнул по столу кучей разбираемых историй:

– Хватит базара! Константин Гермогеныч, – он обратился к белому от возмущения заведующему хирургией, – это недопустимо! Голубчик, ну какие могут быть “боли в эпигастральной области”, когда на снимке ясно виден вывих ключицы! Я на ваши художества закрывать глаза больше не намерен! Теперь о больном Кондюкове. Это не здорово. Из вашего отделения он попадает в травматологию. Где его рентгеновский снимок? Пропал?

Главврач строго оглядел присутствующих. Зав хирургией был уже бледно-зеленого цвета, Ломакин хитро смотрел в пол.

– Так, Константин Гермогеныч напишет объяснительную, Хаггард будет лечится в травматологии, больного Кондюкова дообследовать и лечить тоже в травматологии.

Утром, прогуливаясь по больничному коридору, Хаггард столкнулся с нос к носу с сантехником Кондюковым. Кондюков был загипсован так же, как и Хаггард, с тем лишь небольшим исключением, что гипсовый техник зафиксировал ему в виде крыльев обе руки.

– Братан, покурить не найдется? – обратился Кондюков к Хаггарду.

– Не курю. Что это с вами? – спросил он, с сожалением глядя на Кондюкова.

– Отмечали день Независимости.

– Рановато до четвертого июля, – произнес Хаггард.

– Наш день Независимости. День свободной России, балда! – Кондюков не врубался, что перед ним американец.

– От кого независимость? – Хаггарду было легче, и хотелось поговорить.

– Как от кого? – Кондюков захотел почесать голову, но не смог, – это неважно. На чем-то мы спалились. То ли пиво было несвежее, то ли водка суррогатная, короче проснулся здесь, в постели, со штукой баксов в кулаке. Башка, грудак болят, вздохнуть не могу! Ну и ко мне тут все подкатывают, мол поделись долларами. А я ни в какую. Так они, суки, что придумали. Перевели меня сюда, обе руки загипсовали, сволочи. Теперь для меня все по десять баксов. Поссать, поесть, ну и наоборот… Я тут прикинул, что раньше, чем через месяц, с меня гипс не снимут, – Кондюков сплюнул, и зло прошипел, – Фашисты!

Мэтью охнул и взмолился богу, чтобы тот прислал к нему Екатерину.

Екатерина нашла Хаггарда только после обеда. До ее прихода к Мэтью приходили двое. Первым пришел заведующий травматологией Михаил Ломакин. Он сурово взглянул Хаггарду в глаза, постучал толстым пальцем по гипсу, недоверчиво покачал головой:

– Рука нужна?

– Что? – Хаггард в ужасе округлил глаза.

– Вам нужно лечится. Если лечить неправильно, рука двигаться не будет.

– Что надо делать? – прохрипел Хаггард.

– Соблюдайте режим, и все будет хорошо. Ребра срастутся, сустав заживет, даже щелкать не будет. Сможете снова играть на пианино. Надеюсь, вы понимаете, что лечение не совсем бесплатное…

Мэтью покорно затряс головой.

– Ну, я вижу что мы друг друга понимаем. Надеюсь, руку мы Вам спасем, – и Ломакин удалился. Ему нужно было обойти еще нескольких особо сложных больных в своем отделении, и проконсультировать хирургию.

Часом позже пришел второй врач. На его бирочке значилось: “Константин Гермогенович Ницше, заведующий первым хирургическим отделением“. Хирург допытывался, не испытывал ли Мэтью когда-либо болей в животе, не страдал ли язвой и панкреатитом. Мэтью был настороже, и решительно отвергал всякие подозрения о болезнях желудка.

– А что же с Вами, батенька случилось? Как Вы сюда попали? – Константин Гермогенович задал самый коварный вопрос.

– Праздновал День Независимости. На чем-то спалился. То ли пиво было несвежее, то ли водка суррогатная, – не моргнув глазом, ответил разведчик.

На лице врача проступило разочарование.

– Ну что ж, выздоравливайте, – уходя, бросил он.

Но вернемся вновь к нашим китайским друзьям, решившим отправиться в Москву, дабы раздобыть рецепт спасения своих родных мест от природных катаклизмов. Оказавшись в Пекине, Ван Шен, старый господин Тун, и Фу Мин сняли трехкомнатный номер в одном из дорогих отелей. Фу Мин пытался экономить, но Ван отговорил его от попыток найти более дешевую гостиницу:

– Дружище, если хочешь расстаться со своим багажом, останавливайся в отеле подешевле, а еще лучше, выбрось его прямо на улице! Против мелкой преступности бессильна даже мафия!

Старый Тун сказался уставшим и до вылета отказался покидать отель, а Ван с Фу Мином, который вместе с загранпаспортом вернул себе свои старые привычки, отправились прогуляться по городу.

Обойдя Запретный Город, друзья направились к парку Бэйхай, старой летней резиденции императоров. Теперь это общедоступный парк, и туристы со всего мира осматривают там многочисленные достопримечательности.

Друзья шли, уклоняясь от пути следования шумных европейских и американских туристических групп, кочевавших неправильными разбредающимися стадами, четких колонн китайских студентов и школьников, и по-военному энергичных японских туристов. Туристы, вооруженные новейшими фотоаппаратами и видеокамерами, вихрем проносились мимо них, оставляя позади себя клейкие комочки жевательной резинки.

– А что вы будете делать, если зубная щетка недоступна? – процитировал Ван, безуспешно стараясь соскоблить с тапочка мягкую тягучую массу.

Фу Мин сам с удовольствием жевал резинку японского производства, и как раз надувал огромный розовый пузырь. Увидев мучения друга, шествующего в мягких традиционных тапочках – Ван собирался позаниматься ушу, он выплюнул жвачку, и весело рассмеялся:

– Не стоит расстраиваться, тонсюе Ван! Гораздо приятней ходить в современной обуви! – и он показал свои великолепные кроссовки – чудо из искусственной кожи и пластика. В кроссовках Фу Мин был на несколько сантиметров выше, почти вровень с Ваном.

Ван был не против кроссовок, но ушу предпочитал занимался в тонких тапочках. Толстые ботинки хороши, когда нужно ломать дубовые балки, а чтобы получить удовольствие от мягких гармоничных движений, лучше подходит традиционная обувь – считал Ван. Он только качал головой, глядя, как быстро его друг превратился из почтенного даосского наставника в беззаботного компьютерного хакера в линялых джинсах, яркой футболке и кроссовках на фантастически толстой подошве. От таинственного настоятеля совершенно ничего не осталось.

Они подошли к стене девяти драконов – традиционному месту тусовки мастеров ушу, желающих преподать частные уроки иностранцам. На их глазах тучный канадский турист торговался с двумя мастерами тайцзицюань. Разница между школами была незначительной, и турист вспотел, пытаясь определить, в какого из стариков будет правильней вложить свои деньги.

Один старик был в спортивном костюме семидесятых годов, и выцветших резиновых полукедах, второй был обут в тапки из дешевого деревенского магазина, и носил истертое платье времен маньчжурского владычества.

– Готов поспорить, что турист выберет того, в спортивном костюме, – дернул своего друга за рукав Фу Мин.

– Десять баксов на старого журавля в тапках! – обрадовался Ван.

После минутного торга, турист наконец решился. Он отправился в сторону газона, увлекаемый сухим и высоким стариком в традиционной одежде. На газонах, между деревьев, огражденных от вытаптывания при помощи невысоких земляных бордюрчиков, уже занималось несколько сот человек. Вокруг занимающихся бегали туристы, щелкали фотоаппаратами и снимали их на видео.

Округлый толстячок в синем спортивном костюме с полосками, развел руками, и горестно вздохнул. Удрученный, он принялся делать пассы гимнастики, стараясь привлечь к себе внимание очередного заморского любителя.

– Не повезло? – участливо бросил обедневший на десять баксов Фу Мин, проходя мимо неудачливого старичка.

– Опять, – недовольно бросил старик, выразительно вращая руками, – меня всегда выбирают в последнюю очередь!

– Мы с другом на вас поспорили, – Ван протянул старику бумажку, – вы выиграли десять долларов!

– Наконец-то! – старик схватил деньги, – мне везет впервые за последние десять лет! Вообще-то я законченный неудачник. Вы видели этого придурка в лохмотьях? Он одет в мою старую одежду. Я обменял ее на этот спортивный костюм, он был в большой моде десять лет назад, а теперь традиционное платье стоит дороже ста долларов! И так во всем!

Я последним из стариков выучил по-английски ”сикрет стайл”, это ключевые слова в нашей работе. Скажи ”сикрет стайл”, и заморским варварам можно преподавать все, что угодно! И не нужно заботится о том, что твои движения не похожи на те, что эти олухи видели на видеокассетах! Но я выучил эти слова последним из ста сорока местных наставников.

В этот момент в поле зрения наших друзей попал молодой человек устрашающего телосложения. Лавируя в толпах туристов, он подходил к наставникам, занимающимся с иностранцами, и каждый совал ему в кулак шуршащую бумажку. Подойдя к нашей троице, бандит на секунду остановился, сохраняя на лице устрашающее выражение. Молодые китайцы не были похожи на обычных клиентов.

– Это мои племянники из Шанхая, – отмахнулся от него старик, – сегодня я не работаю!

Детина недоверчиво покачал головой, и стал продвигаться дальше. Старик махнул рукой, и продолжал:

– В семидесятых меня сослали командовать сельскохозяйственной бригадой в Фэнъян – самый бедный уезд провинции Аньхуэй за выступление против Хуа Гофена, в восьмидесятом меня репрессировали за его поддержку, а ведь еще в шестидесятых я пострадал от ”банды четырех”!

В семьдесят восьмом я подбил Фэнъянскую бедноту разделить колхозную землю, за это меня выслали заведовать почтой в Сычуань, а через год Фэнъянский опыт был распространен на всю страну. Из Сычуани я вновь перебрался в Аньхуэй, и лично Ван Ли подарил мне комнату в Пекине, где я теперь и живу.

Эта комната – все что у меня есть. Больше я не скопил ничего за всю жизнь! Мне просто катастрофически не везло. Во время всех перетрясок в стране я всегда попадал под удар в первых рядах. Вот что значит невезение.

– А Вы работать не пробовали? – осторожно спросил Фу Мин.

– Работать? Спасите меня все святые! Я потомственный ганьбу! Я управленец, и все мои предки были чиновниками! Такова моя судьба – тянуться наверх, срываться и падать вниз. Но я не разу не смог подняться выше уездного руководства, а вниз падал не менее десяти раз!

Во время культурной революции меня подвергли самокритике из-за близости к традиционным мастерам ушу, и я занялся спортивными стилями, а теперь все ненавидят меня за разрыв с традицией! Вот это невезение! А началось все в сорок восьмом году, когда я дезертировал из армии Чан Кайши! Вот если бы я сейчас жил на Тайване, наверняка стал бы солидным обеспеченным человеком! Впрочем, к Чан Кайши я тоже попал случайно. Надо было мне оставаться с Гао Ганом, в Северном освобожденном районе. Там я отвечал за вербовку людей из числа тайных обществ и религиозных общин. С ”красными пиками”, буддистами, ламами, и даосами я был на короткой ноге, все-таки ушу владел тогда превосходно. Но в тридцать восьмом стали доносить, что я называл выскочкой Мао, и мне пришлось бежать! Конечно к Чан Кайши, он меня помнил со времен школы Вампу, где он был начальником.

– Постойте, уважаемый, – вскричал удивленный Фу Мин, школа Вампу была организована в 1924 году, сколько же Вам лет?

– Девяносто два, – счастливо улыбнулся старик, – что, по мне не скажешь?

– Вы прекрасно выглядите, – похвалил старика Ван, – как вам удалось?

– Здоровое питание, тренировки, секс, никогда не работал, – признался старик, и вновь расплылся в счастливой беззубой улыбке.

– Как вас зовут, уважаемый? – после упоминания имени Гао Гана, Фу Мин очень внимательно следил за стариком.

– Меня зовут Чжан Бода, к вашим услугам.

– Дедушка Чжан, не хотите ли отобедать в нормальном ресторане? – Фу Мин выразительно посмотрел на Вана, – мы с другом очень интересуемся боевым искусством, ”красными пиками”, всеми этими даосами, – и друзья увлекли дедушку по направлению к лучшему из ресторанов Бэйхая.

Внутреннее убранство ресторана был стилизовано под эпоху Опиумных войн, когда столица Поднебесной была оккупирована колонизаторами. Официанты ходили в полосатых бушлатах английских моряков, бармен был одет в великолепный красный офицерский мундир. Китайские музыканты в черных фраках наигрывали что-то вроде регтайма. Все это было особенно забавно и потому, что добрую половину посетителей составляли не китайцы, а именно потомки колонизаторов – американцы, немцы, японцы. В целом, обстановка вызывала у посетителей сладостные садомазохистские воспоминания о давно ушедшей эпохе.

Старик Чжан оказался не прочь выпить и хорошо поесть. Он уничтожил целый чайник сладкого подогретого вина, и тщательно пережевывал своими деснами мясо:

– Не верьте, будто вегетарианство способствует долголетию, – поучал он молодых, – ворон живет до ста лет, а курица – не больше десяти! И та не брезгует мясом! В природе чистых вегетрианцев нет! Корова – и та слизывает гусениц и муравьев. Я это понял, когда беседовал с отшельниками и тибетскими ламами в тридцатых годах.

– Когда служили у Гао Гана? – предположил Фу Мин.

– Точно, как раз тогда вербовал всех, кого не лень. Для работы в японском тылу, против Гоминдана, засылал своих людей обратно в Тибет!

– А в Россию? – Ван Шен подался вперед.

Это было стратегической ошибкой. Старик уловил огонек, мелькнувший у Вана в глазах, и сонно отвалился на спинку стула:

– Хочу спать, – пьяно улыбнулся он. Фу Мин понял, что вытянуть полезную информацию из старика будет нелегко.

– Не беспокойтесь, дедушка Чжан, – стал спасать ситуацию Ван Шен, – мы найдем вам такси!

Старика пришлось везти в окраинный микрорайон, где заблудился даже шофер, проведший за баранкой половину своей жизни.

– Какая вонь, – поморщился Ван, – старик, и как ты живешь в этой дыре?

– Только ночую и сплю, – отвечал тот, удерживаемый в вертикальном положении неимоверными усилиями Фу Мина. Друзьям стоило большого труда втащить его на третий этаж дома барачного типа, с длинными коридорами, завешанными бельем и захламленными разнообразным мусором. Каморка старика размещалась около общественной кухни, в ней не было даже крана с водой, не говоря о душе, или туалете, зато рядом с радиоточкой красовались репродуктор еще колониального немецкого производства, и висящий на стене телефон.

– Отдыхайте, дедушка, – Ван с Фу Мином уложили старика на лежанку – жалкое подобие постели, стащили с него полукеды.

– Может быть, завтра снова встретиться у стены девяти драконов? – предложил Фу Мин.

Старик быстро открыл левый глаз:

– Не стоит вам тащится в центр города, произнес он почти трезвым голосом, – приезжайте завтра прямо сюда!

Друзья вернулись в гостиницу, и обнаружили, что старый Тун забурился в ресторан, играть на деньги в Вэй Чи. Среди посетителей ресторана было не менее десятка правительственных агентов, тайно наблюдавших за главой клана. Агенты маскировались под бизнесменов, и старались сесть поближе к Туну. На столе перед стариком стоял великолепный комплект Вэй Чи, с камнями из нефрита и черного сланца. Старику везло – сильных партнеров в ресторане не было. Он раздел уже двух молодых бизнесменов, и сейчас как раз обыгрывал третьего.

– Сяншен, – тихо обратился к нему Ван, – вышла некоторая заминка с визами. Вероятно, нам придется оставаться в Пекине еще три – четыре дня.

– Замечательно, – откликнулся Тун, снимая с доски съеденную группу противника из пятнадцати камней, – я с удовольствием проведу неделю в Пекине.

Сидящий напротив него бизнесмен морщился, будто проглотил живого краба.

– Не мешай наставнику, – Фу Мин потянул Вана за рукав, – надо решать, как нам побыстрей расколоть этого негодяя Чжана!

Чжан оказался хитрым и коварным пронырой. Он целых три дня мастерски вытягивал деньги из друзей, раскручивая их то на подарки, то на ресторан. Однако Фу Мин смог найти способ подчинить себе старика. Демонстрируя Чжану достоинства своего компьютера, он как бы случайно вышел в сайт с порнографией.

– Какой стыд! – голос старика предательски задрожал, – неужели люди создали это чудо современной техники, чтобы демонстрировать всему миру такое бесстыдство?

– Извините, дедушка, не хотел вас обидеть. Это простая случайность. Интернет просто нашпигован голыми девицами, есть фотографии азиатских, европейских и африканских красавиц. Тут знаменитые произведения искусства соседствуют с мягкой эротикой, есть жесткое порно, и детская порнография! Существуют сайты для мужчин, женщин, и даже для извращенцев!

– Ужасно! – воскликнул старик, – не за это проливали свою кровь герои революционных гражданских войн! Кстати, а что в интернете есть про великого кормчего Мао Цзедуна, про героев нашего освободительного движения?

– Конечно, есть специальный сайт, посвященный Председателю Мао, – и Фу Мин быстро защелкал клавишами.

– Очень интересно, – заинтересовался старик, – внучок, дай мне до утра твой компьютер, я уже старый, не сплю ночами, хочу немного полазить по интернету!

– Вы сможете разобраться с современной техникой? – удивился Ван.

– Запомни, сынок, сайт, посвященный великому Мао, я сердцем найду! – пообещал Чжан.

– Вот, дедушка, – Фу Мин протянул старику прекрасный ноутбук с жидкокристаллическим дисплеем, как две капли воды похожий на его собственный, – можешь попользоваться до утра. Только не лазь в сайты с порнографией, это недостойно такого уважаемого человека, как ты!

– Конечно, внучок, – отвечал Чжан, – а чтобы я не попал туда по нелепой случайности, напиши мне адреса этих проклятых, как ты сказал? Сайтов?

– Конечно, дедушка Чжан, – и Фу Мин подробно нарисовал старику путь к гонкоговским сайтам для взрослых, – смотри, не набирай эти комбинации!

– И напиши подробно, что нельзя набирать, чтобы не попасть на сайты с детской порнографией! – грозно предупредил Чжан …

… Когда друзья пришли к Чжану на следующий день, его глаза были красными, а пальцы на руках заметно дрожали.

– Плохо выспались? – поинтересовался Сунь.

– Да, все вспоминал пережитое, – признался старик.

– Наверно прекрасно вспомнить годы, проведенные в борьбе, многочисленные подвиги на военных и любовных фронтах, – подколол старика Ван Шен.

Чжан только метнул на него усталый взгляд:

– Смеяться нечего, а интернет мне понравился! Много бы я дал, чтобы иметь такой прекрасный прибор у себя!

– Вот что, дедушка Чжан, – сообщил Фу Мин, – предлагаю взаимовыгодный обмен. Мы оставляем тебе компьютер с интернетом, а ты подробно рассказываешь нам о всех людях, которых успел заслать в Россию.

– Поверьте, дедушка, обмен стоит того, – поддержал друга Ван Шен, – и ваши прошлые труды не пропадут напрасно, и будет чем заняться, когда закончится туристический сезон!

Чжан откинулся на спинку старого расшатанного стула:

– Хорошо, записывай, – начал он …

Фу Мин еле успевал щелкать клавишами, занося в память своего компьютера имена и обстоятельства вербовки. Старик вспомнил более двух десятков имен. Когда он закончил, Ван Шен спросил его:

– Скажите, а кто еще кроме Вас, знает эти сведения?

– Никто, – махнул рукой старик. Последние, кто знал, были расстреляны во время ”культурной революции”, вместе с Гао Ганом, а про меня к тому времени власти просто забыли – я же был обычным перебежчиком из армии Чан Кайши. Если бы я позволил себе напомнить про свое прошлое… Мао не любил людей, которые знали его до того, как он стал вождем.

Старый Чжан Бода встал, и нетвердой походкой направился к постели.

– Помогите-ка мне, ребята, – попросил он, опускаясь на старое линялое покрывало, – что-то кружится голова…

И это были последние слова, сказанные им в этой жизни. Глаза старика закрылись, челюсть расслаблено упала, открыв беззубое отверстие рта, и его дыхание остановилось.

– Надо же, – заметил Фу Мин, – восьми лет не дожил до ста, надо бы позвать соседей! – и он ловко уложил в рюкзачок свой ноутбук.

– Какой кошмар! – Ван Шен еще не до конца понял, что произошло, – он умер?

– Конечно, – покровительственным голосом заметил Фу Мин, – великое Дао не давало погибнуть важнейшей информации, от которой сейчас зависит судьба целой страны. Теперь, когда старик все рассказал, его жизнь больше не представляла ценности для Вселенной. Пользы от него никакой, он ни о ком не заботился, да и последние силы растратил, сидя всю ночь за компьютером.

– Ты знал, что старик умрет? – Ван схватил своего друга за грудки.

– Даже не думал об этом, – признался Фу Мин, – и теперь понимаю, что это зависело не от меня. Мы только думаем, что свободны, и совершаем поступки по своей воле. Боюсь, что все совпадения, которые случаются в нашей жизни, совсем не зависят от нас. Есть высшие силы, выстраивающие цепи событий, которые наш убогий ум считает случайными.

Фу Мин встал, и обратился лицом к старику:

– Дорогой Чжан! Ты прожил долгую и интересную жизнь, постоянно стараясь занять лучшее место под солнцем! Ты десятки раз перебегал из одного лагеря в другой, никогда ни о ком не заботясь, и никому не помогая. Ты всегда заботился только о себе, и о собственном благополучии. Но твоя жизнь не была напрасной. Великое Небо сделало так, что именно благодаря тебе будут спасены от чудовищного разрушения четыре богатейших провинции южного Китая! Пусть твоя душа будет спокойна. Мы позаботимся, чтобы наш подарок, – Фу Мин положил старику на грудь его ноутбук, – оставался с тобой и в другом измерении!

Друзья помолчали, а потом Фу Мин потянул Вана за рукав:

– Пойдем! Нам предстоит оплатить показательную церемонию.

Увы, гибель старого Чжана не слишком глубоко задела сердца двух молодых людей, занятых подготовкой к визиту в Москву. Наши китайские друзья пока только собираются приехать сюда, а Савабэ Городзаэмон вот уже несколько недель гостит тут, и даже тренируется на силовых тренажерах…

… Поработав на тренажерах, мастер посвежел, выпрямился, стал как будто больше и даже выше ростом.

– Сорэ дакэ дэс! – Достаточно!

Молодые японцы подхватили сумки с амуницией, и направились в небольшой спортивный зал.

В раздевалке сэнсэй с учениками переодеваются в традиционную одежду. Белые куртки, широкие синие штаны – хакама. Сэнсэй шутит, все улыбаются, Кохэй Накамура громко смеется…

Копылов не в первый раз тренировался с японцами, и всегда удивлялся, как по-разному они ведут себя в раздевалке и в зале. Казалось, они специально раскачивают беззаботно-веселое настроение, чтобы сильней была разница с суровой атмосферой додзё.

Вход в зал, поклон. Японцы преображаются. Замкнутость, сосредоточенность, отрешенность. Садятся, разложив вокруг себя учебные доспехи. Повязывают головы повязками-хатимаки, неторопливо одевают защитные пояса, нагрудники, шлемы. Копылов вечно путается во множестве шнуров, фиксирующих доспехи. Накамура находит момент помочь. Наконец все натягивают перчатки-кото, кладут мечи слева.

– Муксо! – Городзаэмон громовым голосом подает команду к медитации. Последний звук перестал метаться между стенами зала, наступила полная тишина. Время замедляется, замедляется, и наконец начинает терять свою привычную плавность. Городзаэмон любуется падающими песчинками времени. Одна, другая… Городзаэмон видит промежутки между частями времени, промежутки, не заполненные ничем. Совершенно ничем. Когда он пытается скользнуть в этот промежуток, настоящее исчезает, а прошлое сливается с будущим. Пятое измерение… Но сознание не может проникнуть туда полностью. Новая песчинка времени падает, всасывая в себя целиком все биополе Городзаэмона. Прошлое и будущее вновь разделяются, и остается только досада и смутное воспоминание.

Миллионы песчинок успевают просыпаться единым потоком, пока он снова достигает необходимой концентрации. Еще один выход за пределы реальности, затем еще и еще. Постепенно он устанавливает связь с ближайшим будущим, смутно видит возможности развития событий. Тянущий душу страх смерти не появляется, это уже хорошо. Знакомое предчувствие опасности – конечно, он будет настороже, главное – правильно скользнуть в сторону от нежелательных вариантов. Иногда достаточно сделать полшага назад, чтобы обреченная на успех серия атакующих ударов противника развалилась, а в конце его меч оказался в более выгодном положении.

– Ий дэс не! – Достаточно! – Городзаэмон предлагает Ёшинаке продолжить тренировку, сам отходит в сторону. Ему надо поработать одному. Тело и мысль – едины. Меч и тело – едины. Меч и мысль – одно целое. Плавные махи меча. Круговые движения. Мысль вычерчивает траектории в пространстве. Меч передвигается, ведя мысль за собой. Когда мысли исчезают, остается только меч, который сам движется в пространстве, увлекая за собой Городзаэмона…

Иван никогда не показывал этого, но в глубине души кэндо вызывало у него отвращение. Громкие крики, хлопанье друг другу по голове пластиковым мечом, тяжелый шлем, сужающий обзор, мешающий равновесию. “Вот откуда у японцев эта вколоченная осанка. Один неосторожный наклон головы – и равновесие потеряно, проигран бой”. Ивана злит обусловленность, сужение возможностей, ограниченность тремя каноническими ударами. “Этим японцы и отличаются от китайцев – дай им волю, все сведут к неподвижной медитации”. Копылов чувствует, что смотрится нелепо, ему нужно лет пять, чтобы овладеть всеми премудростями кэндо, а пока Ёшинака и другие постоянно лупят его по голове. ”Эх, разобраться бы без всей этой бутафории!” – Иван чувствует что голыми руками может со всеми работать на равных, старик конечно, в расчет не принимается.

В этот момент Городзаэмон резко разворачивается, и направляет меч на Ивана.

“Старик, похоже, смерти ищет” – подумал Иван, направляя, в свою очередь, меч. Японцы охнули.

… Иван сидел напротив Городзаэмона в нелепой церемониальной позе. Полный присед, колени в стороны, опора о землю кончиками стоп, руки направляют на противника меч. Городзаэмон поднимает и опускает меч, громко шипит. Иван следует его примеру, медленно встает, идиотскими шаркающими шагами приближается к противнику.

”Поднять меч и трахнуть по шлему. Сильно не бить,” – формулирует он свою задачу. Старик быстро приближается, – ”Пора!”

Савабэ неспешно разворачивается, мягко бьет Копылову по рукам.

“Промах? Не может быть!” – Иван отпрыгивает назад, – “Зачем назад-то! От кого убегаешь, дурья башка!”

Савабэ уже перед ним, обоюдный замах, удар…

“Старик опять наколол!” – удар довольно чувствительный, в голове слегка загудело, – “Атака!”

Иван отбивается, но неудачно. Снова обидный короткий удар в шлем, подлый, почти без размаха.

“В порошок сотру!” – Иван выставил вперед меч, попер всей массой, – “Свалить, сбить с ног!”

… Накамура почтительно сидит, созерцая работу мастера. Его друг Иван слишком торопится, он явно не владеет ситуацией.

“Ну нельзя же так опрометчиво!” – Накамура закрывает глаза, но прекрасно слышит характерный хлопок по шлему, и торжествующий рев сэнсэя.

“Ого, Копылов-сан рванул вперед! Интересно, сэнсэй не в затруднении ли?”

Савабэ хладнокровно прокручивается, защищаясь мечом, и подсекает Копылова под ногу. Русский летит вперед, не выпуская из рук меча.

– Твою мать! – доносится из-под маски. Тяжелый шлем перевесил, Копылов преобидно шлепнулся на пол. “Как краб в панцире!” – Иван восстанавливает вертикаль, поднимается на колени, затем встает на ноги. Сэнсэй вновь раскорячивается в церемониальной позе.

“Ничего не поделаешь, обычай есть обычай!” – Копылов садится на своей стороне зала, соблюдая издевательский этикет, машет своей бутафорией.

“А ведь настоящим мечом он бы мне враз голову снес” – умная мысль всегда приходит с опозданием, – “Надо бы как-то этому научиться, но чему и как?”

– И давно ты его тренируешь? – Савабэ снимает шлем, с сожалением глядит на понурого Ёшинаку.

– Ровно месяц, учитель! – Ёшинака весьма удручен неудачным выступлением своего воспитанника.

– Вижу, без меня вам не справится! – Савабэ жестами подзывает Копылова поближе.

– Переводи! – командует сэнсэй Ёшинаке.

Иван заметил жестикуляцию старого японца, понуро поплелся в его угол зала. Сато заставил его снять шлем, отложить сенай, взять в руки жесткий бокен. Старик со своим бокеном встал напротив Ивана.

– Держать центр – это главное! – переводил Ёшинака.

“Тук-тук” – старик постучал своим деревянным мечом по бокену Ивана, показал, как он отклоняет в сторону меч противника, постоянно нацеливая свой на центральную линию его тела.

– Центр, – повторил Иван.

Старик несколько раз ударил по мечу Копылова сверху вниз, сначала резко и легко, затем с продолжительным усилием.

– Держать верх – это тоже главное! – вновь перевел Ёшинака.

Старик постучал еще несколько раз, показывая, как он сбивает меч противника вниз, и держит свое оружие перед его незащищенной грудью.

– Можно бить в горло, можно по рукам! – переводил Сато.

– Понятно, одержать верх, – запоминал Иван.

Старик отошел на шаг, и что-то быстро затараторил, сопровождая свои слова легкими махами меча.

Сато засмеялся и перевел:

– Но самое главное – не бить в неподвижного противника. Бить надо в атакующего, бить в бьющего, охотится за охотником. Наносить удар в наносящего удар. Тогда противник не попадет в тебя, а ты попадешь в противника. Если противник не движется, нельзя его атаковать. Если он неподвижен, его надо провоцировать, но атаковать нельзя. Он может разгадать твою атаку, и поймать тебя, когда ты всей силой и мыслью вложился в удар.

– Отвечать ударом на удар. Все ясно, – Копылов отошел в сторону, и несколько раз рубанул воздух перед собой.

– Будет толк, – засмеялся Савабэ Городзаэмон, демонстрируя великолепный набор белых зубов.

“Или старик не так стар, как кажется, или нам до их стоматологии еще несколько тысяч лет развиваться”, – подумал Иван, ощупывая языком свои зубы. У него самого двух уже недоставало. Иван вздохнул, и пошел тренироваться с Накамурой.

Городзаэмон подозвал к себе Ёшинаку, сел лицом к стене, обернувшись спиной к пространству зала:

– Ты уверен, что в нем действительно находится дух чародея Вольги?

Сато сел рядом с мастером, почтительно наклонил туловище:

– А каково Ваше мнение, Савабэ-сэнсэй?

Городзаэмон, не оборачиваясь, прислушался к тренирующемуся русскому. Свист меча, вибрации от его разгона и почти мгновенной остановки, дыхание, сдержанный в груди крик. Звуки говорили о крепких руках, могучих грудных мускулах, хорошей координации. Мастер уловил колебания воздуха вокруг бойца, вошел в резонанс с ними, исследовал эти вибрации внутри себя, в своей грудной клетке, горле, животе. Да, эта энергия была ему знакома. Он выполнил очистительное дыхание, и произнес, доверительно приблизившись к Ёшинаке:

– Замечательные способности к боевым искусствам, огромное желание заниматься. Поражает другое. Фантастическая скорость усвоения. Такое впечатление, что он вспоминает то, что раньше хорошо знал. Похоже, что этот Иван дает нам шанс.

– Шанс на что? Я должен знать, для чего мы готовим этого человека. Иван мой друг. Я радуюсь, когда вижу его успехи. Но с кем ему предстоит бороться?

Сато говорил сбивчиво, слова рождались в его голове в последний момент, истина была где-то рядом, он не мог остановиться, потому что молчание убило бы в нем искру озарения:

– И что это будет, в конце концов? Поединок? Или жертвоприношение?

– Я не знаю, – прохрипел Савабэ Городзаэмон.

… Это поразительное открытие Иван сделал после поединка с Савабэ-сэнсэем: Накамура владел мечом гораздо хуже чахлого старика. В его огромных лапах меч казался маленькой легкой щепочкой. Кохэй явно не чувствовал его веса.

“Ему бы лом”, – прикинул Копылов, в очередной раз впечатав удар по рукавице своего друга.

Накамура явно чувствовал себя не в своей тарелке. Копылов предполагал, что японец хотел бы схватить его, и бросить на землю, но правила кэндо запрещают это, да и мешает пластиковый меч.

– “Все не так плохо, как казалось! Накамура все-таки японец, с детства кэндо занимается. А счет у нас с ним почти равный”.

Иван наконец нашел нужное соотношение силы и скорости, расслабился, сбросил напряжение с рук. Ноги легко контролировали дистанцию, позволяя в нужный момент сместится в сторону от атаки Кохэя.

Накамура заметно уступал в скорости, а сила не давала ему никаких преимуществ. Он вообще мало занимался с мечом, преимущественно тренируясь в дзюдо и немного – каратэ. Его наставники не особенно занимались с ним, справедливо опасаясь, что рано или поздно Накамура все равно уйдет в сумо. Ну вот и результат! Лишенный преимуществ силы, Кохей уже не может как следует сдерживать русского. Кохей практически не способен на злость, он спокойно проигрывает, понемногу теряя очки. Русский довольно часто попадает ему в кото, несколько раз дотронулся до маски. Если Накамура сейчас потеряет над собой контроль, то его оборона полностью развалится.

Копылов тоже понимает это, и едва удерживает себя от опрометчивой атаки. Его сердце поет. Наконец – то он соревнуется с японцами на равных!

… Сэнсэй смотрит на тренирующегося Копылова, и огорченно понимает, что только чудо поможет русскому остановить ракшаса.

… Ночью Ивану вновь приснились викинги. Двое воинов в блестящих кольчугах, при мечах, но без шлемов, сидели около высокого костра. Костер горел на высоком холме, вокруг него были видны еще более сотни огней. Над землей ярко горели ночные звезды, полная осенняя луна поднималась от пологих гор на западе. Далеко на востоке в зеркальной морской воде отражалось яркое звездное небо. На юге пространство между горами и морем гордо перегораживала высокая зубчатая стена с регулярно идущими крепкими башнями. Невысокие, очень широкие в основании башни производили угрюмое впечатление. Даже в темноте стена казалась неприступной. На башнях тоже горели костры, их дымы вились и поднимались вертикально вверх в теплом ночном воздухе.

Свенельд кусал седой ус и молчал. Святослав поднял взгляд, посмотрел ему прямо в глаза:

– Плохо дело?

– Хуже некуда, – отвечал Свенельд, – не будь ты сыном Игоря, я бы сам убил тебя вот этой рукой!

– Что говорят дружинники?

– Говорят, что князь испугался. Не принять вызов – это позор!

– Свенельд, ты видел этого Иоанна Цимисхия! Он вдвое больше меня!

– Ты убивал и более крупных врагов.

– Он сыт, здоров, ему дважды в день делают массаж, он гибкий, как кошка. А ратному делу он с детства обучен, и сейчас каждый день изощряется! Он боец, каких поискать!

– Когда ты кагана свалил, тебя такие вещи не смущали.

– Я был моложе. Теперь сила не та, спина еле гнется. Вспомни казар: когда сил не хватает, нужно действовать мудростью!

Это не мудрость, это трусость, – Свенельд говорил тусклым старческим голосом.

– А ты бы принял такой вызов, Свенельд?

– Зачем мне. Я не сын Игоря, не князь. Княжить великий Игорь завещал тебе.

– Пойми, Свенельд, я в ловушке. Десять лет назад я свалил бы этого Цимисхия, как ягненка. Он всю жизнь шел к этому поединку. Через пять лет он будет уже не тот. А сейчас у меня просто шансов нет!

– В твоих словах есть смысл. Император действительно очень силен. Конь под ним отменный. У нас такого нет. Доспех на нем индийский, стальной. Такой легкой саблей не возьмешь.

– Значит, тяжелый меч. Пока я его подниму, он меня как барана распластает. Свенельд, я не мог принять этот вызов!

– Ты должен был умереть с мечом в руках.

– К чему мне смерть без победы?

Свенельд сплюнул, и отвернулся:

– Все равно тебе придется умирать. У тебя был случай сделать это достойно.

– А на кого я Киев оставлю?

– Что тебе до Киева!

– Дерзишь, Свенельд! Киев мне от отца! А не с твоих ли слов он за древлянской данью пошел?

Свенельд содрогнулся. Внутри растекся неприятный холодок. Как мальчишка мог знать? Совладав с собой, он ровным голосом произнес:

– Да ты что! Я ж его держал. “Пойду, – говорил Игорь, – возьму дани – выплаты. Сменяю хлеб корсунцам на вино.” Я его и так, и эдак отговаривал.

Три шкуры с овцы не дерут, меру во всем надо знать! Данник десятину сам привезет, плохую шкурку заменит двумя, отцом тебя назовет.

За третью придется идти самому, силою отбирать.

Половину можно взять, для острастки кого-то убив. А больше половины никто не даст, а сам умрет! Родитель же твой меры не знал!

Святослав шумно вздохнул:

– Ну вот, столковались. Как сказал тот старик? Мудрость – это мера и выгода. Мне не выгодно биться сейчас с Иоанном Цимисхием. Моя мудрость превратит в ничто его силу. Теперь его жизнь подобна полету стрелы, выпущенной в пустоту. Моей крови он не изопьет.

Свенельд опешил. Мальчишка победил его словом! Этого Свенельд не спускал никому. Закрыв глаза, он равнодушно произнес:

– Ну и что мыслишь делать теперь, – и помедлив, добавил, – мудрый князь?

Святослав сдержал гнев.

– В Киев иду. На лодьях.

Свенельд аж подпрыгнул:

– Война не кончена, князь. Ты хочешь забрать сейчас всю добычу?

– Я заберу ее всю.

– Не много ли добра собрался везти? Степь неспокойна. Прознают печенеги, не сносить тебе головы! Езжай конями, князь!

– Лодьями пойду! – Святослав развернулся, и ушел в темноту.

Свенельд покачал головой. Дружина сейчас с ним. Его Лют подрос, можно посадить его в Киеве, на худой конец – в Новом Городе. Наследники не опасны. Ярополк с Олегом – полные дураки. Сын рабыни, вонючий козел Владимир ему тоже не соперник.

Свенельд поймал себя на мысли, что думает о Святославе, как о мертвом человеке.

”Печенеги могут узнать, – подумал он. Я же говорил, – “Езжай конями”. Надо будет повторить при всех, перед дружиной”.

… Иван просыпается с неприятным чувством предстоящего поражения. Ночью ему снился какой-то кошмар, что-то связанное с недостатком умения и сил, слабостью, невозможностью победить.

”Ну, сил-то у меня хватает. Пока, во всяком случае. Надо только подучиться у Сато всем этим восточным штучкам.”

Иван встает, и думает, что ему все же необходимо и еще нечто, сверх силы и сноровки. Но он даже не может сформулировать, что это такое.

Катерина накинула на плечи Мэтью спортивный костюм, и вывела его из отделения на грязный больничный двор. Она усадила своего друга в такси, и машина рванула подальше от казенного дома, где странные законы регулировали взаимоотношения тех, кто мог умереть, с теми, кто мог их спасти, и с теми, кто мог заработать на этом деньги.

– Руку тебе зачем загипсовали? – начала расспрашивать Хаггарда Екатерина.

– Не знаю, мне кажется, что это ошибка. Я ведь ночью поступил, наверное меня с кем-нибудь перепутали, – пошутил Хаггард.

– Доктор сказал – в гипс, значит – в гипс! – засмеялась Екатерина. Ничего, дома я тебя от этого освобожу.

– Спасибо, – пробормотал Хаггард, и медленно сложился пополам – желудок вновь прошила страшная боль.

… Хаггард наглотался своих таблеток, но выглядел по-прежнему довольно хреново. Несмотря на просьбы и уговоры Екатерины, он отказывался есть кашу, пить кисель, и даже отвар из трав. Екатерина смотрела на его заострившееся бледное лицо, и не знала, чем помочь своему мужику. Наконец, отчасти желая сбросить напряжение, отчасти в поисках помощи, отчасти желая сорвать гнев на придурках, доведших до больницы ее Матвея, она позвонила в офис Евангелического Общества. Трубку взял оказавшийся у телефона Синицын.

– Всемирное Общество Евангелических Технологий, – привычно представился он.

Напротив Игоря сидел Котеев, по выражению лица приятеля силившийся понять, о чем идет разговор. Сначала лицо Синицына ничего не выражало, потом он покраснел, его брови и глаза поползли на лоб, а рот приоткрылся. Затем его лицо выразило тревогу и озабоченность, а глаза погрустнели. Котеев понял, что на его друга взвалили трудное задание.

– Случилось что?

– Да, наш шеф от язвы загибается, – поделился Синицын.

– И давно?

– Третий день не встает, в больницу ехать отказывается.

Котеев взглянул на часы, резко встал, потянул за собой Синицына:

– Закрывай офис, поехали. Завтра твой начальник будет как новенький.

Игорь и Сергей закупили пару килограмм меда, грецкие и кедровые орехи, мумие, и еще с десяток ингредиентов, необходимых для приготовления ”лекарства бессмертия”. Пока Синицын колол и очищал орехи, Котеев разводил в теплой воде мумие, и пытался вспомнить точное соотношение частей рецепта. Как всегда, он помнил только приблизительный состав.

– Ничего, сойдет и так, – решил он, смешивая цветочный и горный алтайский мед, мумие, и маточное молочко пчел.

Синицын добавил в смесь полкило очищенных орехов, и с интересом наблюдал, как его друг отмеряет капли розового масла.

– А Хаггард от этого не загнется? – с сомнением в голосе поинтересовался он.

– Если аллергии на мед нет, не загнется, – успокоил его Сергей, растворяя в дагестанском коньяке кусочки прополиса. Мутный раствор прополиса тоже последовал в общую смесь. По кухне разнесся густой аромат спирта, меда, и горных трав.

– А это что? – сомнением в голосе спросил Синицын, разглядывая желто-коричневую крупчатую массу.

– Цветочная пыльца, – Котеев легкой рукой бросил горсточку воздушного сыпучего порошка, – готово, включай комбайн!

Кухонный комбайн напрягся, и начал натужно работать лопастями. Смесь стала однородной, вспенилась, превратилась в тягучую непрозрачную массу.

– Готово! – с торжеством в голосе констатировал Котеев, – Большая пропись лекарства бессмертия, модификация Сергея Котеева! Готовь банку, поехали к Хаггарду!

… Первый месяц лета подходил к концу. После трех недель жаркой погоды налетел невесть откуда взявшийся арктический ветер, принес с собой холодные дожди, и воспоминания о прошедшей зиме. Савабэ-сэнсэй почему-то перестал появляться в зале, Ёшинака теперь выглядел особенно озабоченным, и тренировался спустя рукава.

Наступил тот период тренировки, когда первоначальный запал энтузиазма полностью выгорает, все решает только воля. Иван тренировался с полным безразличием, забыв о цели, не чувствуя интереса, и желания чего либо достичь. Ему помогала только воля, воспитанная десятками восхождений в горах, когда вершина кажется абсолютно недоступной, предельно далекой, а ремни рюкзака впиваются в плечи, и спина болит, и невозможно поднять голову и посмотреть вверх. Шаг за шагом, минута за минутой, часы и часы ты видишь одно и тоже – свои ботинки, гравий, и поставленная нога каждый раз съезжает на полшага назад, и каждые два часа привал, а вершина по-прежнему сияет где-то в недоступной вышине. И постепенно идти становится все труднее, и все чаще под ногами виден снег, и приходится с силой вбивать ботинок, чтобы не поскользнуться и не упасть. А вершина по-прежнему находится где-то в другом измерении, и еще тысячи шагов по расколотому миллионами трещин леднику, и снег сыпет на голову, а цель еще далека. И уже нет сил даже смотреть под ноги, и только держишься за связку, и снег забивает солнечные очки, и нет желания их протирать, кошки цепляются друг за друга, не пропороть бы ноги, и кого в такие моменты волнуют вершины. И когда первый выходит наверх, ты видишь только, что он остановился, и продлевая взгляд от его ботинок вперед, видишь бесконечность облаков, и облака плывут внизу со всех сторон, и спереди и сзади, и вокруг уже нет ничего более высокого, чем вершина под твоими ногами.

Так и в тренировках Иван постепенно подходил к очередной вершине, и все видели – еще немного – и он достигнет мастерства, получит полный контроль над энергией, изменится. Это было очевидно всем, но этого не мог знать только сам Иван.

Хироси и Такаси проявляли редкое упорство и выдержку, ежедневно по несколько часов тренируясь с ним. Они по очереди спарринговались с Иваном, и замечали удивительные успехи в подготовке. Тот, кто недавно был просто сильным, хорошо скоординированным атлетом, терял рычажную форму, превращался в сгусток текучей, гибкой энергии.

Самая большая перемена состояла в том, что он потихоньку начал бороться с великаном Накамурой на равных. Однажды Накамура привычно намотал на кулак половину куртки Копылова, и сразу после этого попался на прием. Иван был совершенно расслаблен, его мысли не были сконцентрированы ни на чем, а его противник оказался на полу, впечатанный в ковер хорошим броском с колен. Это произошло без напряжения, просто и легко, как будто само собой. Иван сам онемел от удивления, и радость слегка ударила ему в голову. Озадаченный Накамура поднялся, и трижды деловито швырнул русского тремя разными способами, затем они отдохнули, и японец бросил Ивана еще три раза подряд.

И это был последний раз, когда броски японца остались без ответа. Что-то произошло. Что-то изменилось внутри Ивана. Теперь он двигался широко и непринужденно, легко уводя за собой силу своего могучего противника, завлекая его в пустоту. Японец уже тратил больше сил на восстановление своего равновесия, он больше боролся с собственной инерцией, чем с силой Ивана. Иван понимал, что такое ему удается только потому, что Кохэй еще очень молод, и, несмотря на огромные размеры, имеет слишком мало опыта. Ёшинака например, очень опытен, но силенки у него поменьше, чем у Ивана, Такаси с Хироси хороши в паре, но по одному не слишком опасные соперники для русского медведя… Иван вдруг представил, а на какого же ”медведя” натаскивают его самого, и ему на миг стало дурно. Воспользовавшись моментом, Накамура легко провел боковую подножку.

– Извини, Кохэй, – сказал, поднимаясь, Иван, – я пока немного отдохну.

После месяца тренировки техники, оттачивания тончайших реакций, проникновения в тайну Ки, Иван совсем уже истончился. Да, он стал бороться гораздо лучше, его теперь не смутит самый сильный соперник. Он может с завязанными глазами угадать, с какой стороны придет удар, и в полной темноте может успешно работать против нескольких противников. Его руки удлинились, пальцы стали чуткими и тонкими, сознание расширилось. Иван шел по городу, и чувствовал, как Ки излучается из тела, проникает на сотни метров вокруг, смешивается с энергией других людей. Не поднимая глаз, он знал, кто стоит перед ним, идет ему навстречу, где самое опасное место на дороге, кто из людей связан с милицией, спецслужбами, или мафией. Если ему приходилось касаться кого-нибудь в толпе, то он мгновенно узнавал о человеке почти все, включая профессию, любимую еду, какие операции он перенес, и каким видом спорта раньше занимался. Он мог бы сказать, предпочитает ли человек собак или кошек, и даже какую породу держит дома.

Но его новые способности таили в себе не только плюсы. Вместе с полезной информацией он впитывал в себя разлитый в коллективном биополе медленный яд. Этот яд просачивался в него из напряженных, застывших спин, брызгал из брошенных искоса взглядов, он видел его в лицах с недобро прищуренными глазами, болезненно поджатыми губами. Он ощущал его в едва сдерживаемом, готовом вырваться в крике, убийственно неправильном дыхании.

Проходя между людьми, он чувствовал, что многие из них заражены нездоровой агрессией, желанием причинить вред, готовностью убивать. Он видел, что эта агрессия ведет людей к ужасным, необратимым поступкам, затягивает их в паутину плохой кармы, зла, невезения. Агрессия вела людей к своей родной сестре – неудаче, заводила в безысходные лабиринты страдания.

Он вспомнил, скольких ребят он обучил убивать, и ужаснулся. Зачем, зачем давал он людям техники поражения, когда есть более разумные, более действенные и гораздо более эффективные альтернативы!

”Проклятая глупость! Проклятое незнание! Все вопросы можно решить миром! Жизнь доказала, что ничего нельзя решить миром. Ничего нельзя решить слабостью!

Мне с детства внушали, что сила – это плохо, что справедливость обходится без силы, что применяя силу, я поступаю дурно! И я сам в это поверил! Я брал силу, и отталкивал добро от себя! Я пропитался злом! Я убивал в себе добро, одновременно гоняясь за силой, и чего я достиг? Испортил жизнь не одной сотне людей. Семья не сложилась, дети живут без отца, женщины обижены, ученики готовятся сесть в тюрьму или быть убитыми.

А все от того, что мне никто не сказал, что Сила – это не Зло!”

Копылов идет под холодным дождем, не прячась, и не доставая зонта. Струи холодной воды просачиваются под воротник.

”Ки убивает меня” – понял Иван, не делая никаких попыток защитить себя от воды и холода.

”Я могу только разрушать себя, во мне нет блага, нет силы добра, я ничего не могу дать людям. У меня нет силы добра! А у Сато, который любит свою жену, свою Японию, который не прочь выпить пива, а то и водки, такая сила есть! Уэсиба своей силой добра сумел поднять с колен всю нацию – несколько миллионов человек! А я не смог помочь даже своей жене и детям!”

Копылов вспоминает своих женщин, которые дарили ему свое время, свои ласки, свое тело… Которые становились матерями его детей… Его великолепные мышцы сводили женщин с ума. Он мог очаровать женщин беседой, вскружить им голову… Многие любили его. Никто не мог жить с ним долго. Он всегда считал, что причина этого – нищенское содержание, постоянные задержки денег, которые жадное государство крало у своих защитников. Это приводило его в ярость, обостряло желание убивать… От этой энергии смерти бежали его женщины. От его злости, не от безденежья!

”Поделом мне теперь! ” – Иван понимает, что теперь агрессия других людей разрушает его биополе, как раньше его агрессия разрушала день за днем его собственное счастье. ”Я сам виноват, я заслужил смерть!” Иван идет, и смотрит на этих людей, которые сами того не осознавая, убивают его своими злыми мыслями, взглядами, поступками, ведущими в ад… ”Они все обречены! Они проваливаются в пропасть безумия, ненависти, нелюбви друг к другу!”

Иван видит, как впереди, между силуэтами одетых в стандартную городскую одежду людей, мелькнул знакомый пестрый узор. Человек в грязном таджикском халате, затертой, выцветшей тюбетейке, идет, ведя за собой трех маленьких ребятишек. Сума через плечо, черная борода, протянутая вперед грубая ладонь.

”Доигрался, душман!” – зло отмечает Копылов. В грубую ладонь падают монеты. Злые, обиженные, сами нищие люди делятся последним.

Ивана бросает в дрожь! Эти люди лучше его! Они ничего не знают о Ки, они едва ли слышали о мастере Уэсибе, его учении о всеобщей любви, но они находят силы взглянуть на этих детей, согреть их своим теплом. Иван чувствует, как между людьми пробегают волны энергии добра, то, что он раньше не замечал, не чувствовал. Черствый сухарь, сапог, механизм, обученный убивать!

– Салам! – глаза в глаза, Восток и Запад глядят друг в друга, ислам и христианство дотрагиваются друг до друга кончиками пальцев, звон мелочи, не оружия, дети тянут бородатого отца за халат, черные глаза смотрят в карие, звонкие детские голоса вливаются в шум толпы, бесконечный поток увлекает каждого по его пути. Копылов идет, и в его ушах отдается смесь десятков языков, на которых говорят в этом городе, городе, который остается препятствием для сил зла. Он живет теперь в этом городе, и этот город он должен защищать.

”Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе жить!” – Иван плотнее запахивается в джинсовую куртку, и вспоминает, где он видел спортивный магазин.

Вечером этого дня Иван купил две полуторапудовых гири. Он вышел с ними во двор поздно вечером, когда смолк шум, и на город опустились холодные сумерки. Шатаясь, он дошел до спортивной площадки, бросил обе гири на холодный и грязный песок.

”Сначала разогреться!” Иван сделал десяток наклонов, покрутил поясницей, интенсивно помахал руками. Тело медленно согревалось. Иван взял одну гирьку, начал ее подбрасывать, меняя руки, беря на плечо или поднимая над головой. ”Всего два упражнения – жим и рывок, а работает все тело!” Копылов глотнул поглубже холодный воздух, взял вторую гирю. Подъем до плеч, медленный жим над головой, фиксация! Гири зависают над головой, руки выпрямлены и слегка дрожат, но сил еще много, и можно повторять это упражнение еще и еще. Иван уже не просто разогрелся, ему жарко, его не остудит и зимний ледяной ветер, от тела идет пар, он раздевается, бросает на скамейку майку и спортивный костюм. Мышцы взбугрились, надулись, распирают его. Гири кажутся маленькими в могучих руках, он берет их на бицепс, держит, бросает. Потом приседания, короткий отдых, и еще несколько подходов. После силовой тренировки, продолжавшейся два часа, он еле дотащил гири обратно до дома.

Иван прошел через узкий коридор, поставил гири, разулся, и вошел внутрь, не включая свет. Тусклая луна освещала маленькую комнату, вся мебель которой состояла из шкафа и железной кровати. Иван сполоснулся в ванной, вернулся, сел на кровать. Ветки деревьев скребли по стеклу, редкие капли дождя падали на жестяной подоконник. На стенах метались черные тени веток, раскачиваемых порывистым северным ветром, иногда в стекла бил яркий свет автомобильных фар. Через открытую форточку доносились звуки засыпающего города – шум машин, скрип тормозов, обрывки музыки, жужжание телевизоров. Иван сидел, и смотрел широко открытыми глазами в пустоту. Мышцы расслабились, тело вновь стало мягким и тонким. Иван физически чувствовал, что он вновь разуплотняется, истончается, исчезает… Когда его голова начала слегка кружиться, он легко упал на подушку, и почти мгновенно заснул. Засыпая, он услышал, как по скрипучим половицам к нему приближается гость.

… Половицы громко скрипели под гостем, отличавшимся богатырским телосложением. ”Одежда богатая, перстни на обоих руках, уж не купец ли?” Однако в движениях человека начисто отсутствовала важность и мелкое угодничество, присущее купеческому чину, и князь отказался от этой мысли. ”Одет слишком дорого для монаха, держится с достоинством, скромно, но без страха. Ой, не тот он, за кого себя выдает!”

Даже пахло от грека так, что Владимир сумел сформулировать слово, характеризующее людей связанных с императорским двором, тем страшным и непонятным, что заставляло князей и посильнее его вбирать голову в плечи – ”политика”!

– Ты, значит и будешь тот самый Никодим, о котором говорила еще бабушка моя Ольга?

Вошедший склонил голову и произнес:

– Воистину так, великий князь!

Владимир с интересом рассматривал человека. Грек был силен, но в его теле не угадывалось сноровки, присущей воину. Холеные пальцы в жизни не прикасались к мечу или сохе. Круглый высокий лоб, редкие волосы на голове – видать, изрядно в той голове ума. Глаза… Такие глаза не могут принадлежать торговцу – из них идет какой-то удивительный свет. Торговец должен уметь врать и обманывать… Что умеет сей человек?

– И с чего ты решил, хитрый грек, что я приму христианство?

– Ты сам послал за мной, великий князь.

Конунг хитро прищурился:

– А ты небось и представить не мог, что великим князем будет сын ключницы Малуши?

Грек выставил вперед шелковистую черную бороду, заблестел выкаченными глазами:

– В тебе кровь Рюрика соединилась с кровью людей этой земли. Один ты остался из Рюриковичей, всех кроме тебя погубил лютый воевода Свенельд по прозвищу Блут!

Князь подался вперед:

– Что, слава о Свенельде Кровавом уже пошла по земле греков? Я думал, что он найдет у вас скорый конец.

– Свенельд с норманнами не прижился при императорском дворе. Ты хорошо сделал, что написал письмо, великий князь. Свенельд со своими людьми отправился на Сицилию, а затем в Италию, где и принял христианство от самого папы.

– Забудем о нем. Я хочу послушать о твоем боге. Ты знаешь, у меня в Киеве есть почитатели Одина, Перуна, Аллаха и Яхве. Я со всеми беседую.

– Позволь, я угадаю твои мысли, великий князь! – Грек доверительно приблизил лицо, – Ты воин, и не терпишь лукавых почитателей Яхве. Они высокомерны, хитры, считают себя солью земли, а всех других – не равными себе. Казары поверили им. Возгордившись, они растеряли старых друзей, и нажили новых врагов. Яхве дал им смерть вместо защиты.

Последователи Мохаммеда тебе нравятся больше. Они обещают тебе много жен и наложниц с благословения Аллаха. Но как всякий викинг, ты не можешь жить без вина. Это сердит твоих наставников. Когда они сердятся, их глаза странно сверкают, и это тебе не нравится… Я прав?

– Да ты не колдун ли? – Владимир опасливо посторонился, хитро прищурив глаз.

– Нет, великий князь. Мне дано благо видеть сердцем, за заслуги мои перед Господом.

– Твой бог сильный! – похвалил Владимир, – а что ты скажешь о Перуне и Одине?

– Сначала об Одине, великий князь! Сам знаю, как нелюбы вам обычаи, перенятые от норманнов. Только Свенельду они были по сердцу. В той стране, где родился Один, мало земли, а людей много. Нужно убивать соседей, родственников, даже братьев, или плыть грабить за море. Бог норманнов велит – убивай!

А в этой стране земли много, да мало людей. Поэтому конунги делят города и деревни, а не землю. Богат не тот, у кого много земли, а тот, у кого много людей. На этой земле убивать нельзя. На этой земле нет места Одину.

– Верно! – засмеялся Владимир. – Заботишься о них, как о детях неразумных. О семье своей столько не думаю, как о пахарях. Там им обнови засеку, там крепость построй, там воинов дай. И все сам! Недоглядел князь, – степняки и увели людей.

Князь развалился в кресле, покрытом медвежьей шкурой:

– А о Перуне с Мокошью что скажешь?

Грек отодвинулся, опустил оземь глаза:

– Боюсь прогневать тебя, великий князь. Неведомо мне, как вспомнил ты имена этих забытых богов. От кого ты узнал про ужасные эти обряды, тоже неведомо мне. Но одно твердо я знаю – кровавыми жертвами осквернил ты самую сердцевину своей земли. Многих родителей лишил ты любимых чад, обагривших кровью своей роковые столбы. Ты молчишь, князь? Скажи сейчас что-нибудь!

Князь задумался, вынул из-за пояса широкий острый нож, полюбовался лезвием, дотронулся острием до ладони. Грек смотрел спокойно, без страха. Князь вздохнул, и признался:

– Со словом твоим я согласен, мудрый Никодим. Никогда мне это не нравилось. Ребенок слабый такой, кричит, а ты его – ножом. Потом хлеб резать три дня не могу. Но не мной первым эти обряды заведены.

– Бабка твоя, святая Ольга, когда еще приняла христианство. При ней никто не смел приносить жертвы идолам! Бог создал и Небо, и Землю, и Человека. А твои деревянные истуканы – просто столбы. Ты повелел их вкопать, простой плотник их обстругал!

– Во многом ты прав. Но я еще не готов принять твоего бога, грек. Может быть, потом… – Владимир хлопнул в ладоши, потребовав еще вина.

Грек воспользовался паузой, придвинулся еще ближе, доверительно зашептал:

– Знаю, о чем ты думаешь сейчас, великий князь. Стыдись! Ты боишься нашего бога за то, что он разрешает только одну жену. Я прав?

– Ну, как бы, похоже на то, – согласился Владимир.

– Князь, князь! Что из того, что у тебя много жен! Дети Рогнеды будут враждовать с детьми от других твоих женщин. В земле твоей опять не будет порядка. А что за счастье ты принес Рогнеде? Взял ее не по чести, убил отца и обоих братьев ее. Наверняка она уже настраивает против тебя Ярослава!

Владимир вскочил, рывком вынул из ножен меч, размахнулся, перерубил стоящую на столе золотую чашу:

– За такие слова, Никодим, я привык лишать людей языка! Ты сам все сказал. Твой бог не нужен мне!

Грек низко склонился, отошел на два шага. Выпрямляясь, он посмотрел князю в лицо, и твердо произнес:

– Ошибаешься, князь! Он тебе нужен.

Князь медленно вложил меч в ножны, сел, раскорячась, напротив грека. – “Пойдет на жертву Мокоши, коли соврал” – поклялся про себя он.

– Так для чего мне нужен твой бог, Никодим? – громко и страшно вопросил он.

Никодим вздохнул, выпрямил спину, разгладил пальцами бороду.

– Ты получишь нечто особенное, князь. У тебя будет особый дар. Это называется Благо. Ты будешь глядеть людям в глаза, и читать у них в сердцах, как в открытой книге. Речь твоя будет спокойной и приветливой, но все будут слушать тебя. Когда ты будешь проезжать по земле, люди будут приходить посмотреть на тебя, и протягивать к тебе своих детей. Они будут тянуться к тебе, как цветы тянутся к Солнцу.

Владимира затрясло:

– Ой! Ой! Насмешил! – Он утер катящиеся из глаз слезы, – Да знаешь ли ты, грек, что заслышав обо мне, люди бегут, прячут и девок, и малых детей! Аки Солнце! Да на хрен им на меня смотреть, что я им, царь Константинопольский?

Грек впервые за весь разговор искусно возвысил голос:

– Не лгу я тебе, великий князь! Слушай меня, и дано тебе будет и благо христианское, и свет, и еще кое что. В Святом Константинополе подросла красавица принцесса Анна. Слушай меня, и я научу тебя, как ее взять!

Владимир замолчал, переваривая слова. Когда он понял, о чем говорит грек, его сердце забилось, как в ранней юности. Это предчувствие… С ним он шел из Швеции в Новгород, с ним из Новгорода шел в Киев на великое княжение.

”Неужели опять! А он-то думал, что выше некуда! Породниться с царями византийскими. Перенять славу второго и первого Рима!”

Князь взял себя в руки, прикрыл рот, сдвинул брови к переносице:

– С чего бы это византийцы отдали за меня Анну?

– Отдадут, – молвил Никодим, – в обмен на Херсонес.

– Корсунь? Да ее хрен возьмешь! – рассердился Владимир.

– Можно взять, и очень легко. Только слушай меня, великий князь. Есть у меня там свой человек, именем Настас.

Князь медленно встал. “На великое дело ныне идем!” Расправил могучие плечи, похрустел пальцами, сжимая их в кулаки. Чего-то не хватало. Нужно было нечто, снимающее сомнения, дарующее уверенность и спокойствие. Привычно вернулся к словам грека, ища подвох. Подвох должен быть. Греки ничего не делают без подвоха. В чем его интерес? О чем грек умолчал? Уж не ловушку ли готовит он в Корсуни? “Запытаю!” Нет, так не годится. Надо хитростью. Против хитрости грека, искушенного, великий дворцовый опыт имеющего, не всякая хитрость годна. Князь привычно прятал хитрость под личину простоты. “Сын ключницы, куда ему тягаться…” Скроив простое глупое лицо, князь обращается к греку:

– Никодим! Ты мне теперь как отец! Скажи, что я могу сделать для тебя? Как благодарить?

Грек пристально смотрит ему в лицо.

“Да, зря лукавил. Хитрый грек во мне как в книге читает. Не вышло.”

Никодим грустно глядит ему в глаза:

– Знаю, о чем ты думаешь, великий князь. Хорошо, расскажу. Тот дар, который ты получишь, приняв Христа и Анну… Это нельзя спрятать в сундук, нельзя положить на весы. Это можно только передавать. Этот дар от Рима, от Греции, Палестины и пустынь египетских. Ты примешь дар от царей, и передашь всему своему народу – построишь церкви на всей своей земле. Византии не долго осталось владеть этим даром. Святые старцы видят уже скорый конец империи, зажатой между расчетливым Западом и варварским Востоком. Пока не угасла лампада нашей истиной веры, мы передадим ее вам. Это не все понимают у нас в империи. Поэтому мы женим тебя на Анне даже против воли императоров. Корсунь будет твоя.

Теперь немного отойдем от основной темы нашего повествования, и познакомимся с китайским бизнесменом Шеном Ли, который уже несколько лет, как попал в Москву. Поначалу ему приходилось тяжело в холодной северной стране, но постепенно он выучил язык, приобрел необходимые навыки поведения в быстро меняющейся российской действительности. С каждым годом его дела шли все лучше. Во-первых, понемногу улеглась волна социальной нестабильности, в одночасье разделившая общество на богатых и бедных. Во-вторых, экономика медленно, мучительно, но приходила в нормальное русло, начинали действовать разумные законы. В третьих, с каждым годом в Москве оседало все больше соотечественников Ли, и китайская диаспора потихоньку начинала раскручивать свои традиционные виды бизнеса.

Ли держал небольшую фирму, торгующую различными китайскими товарами. Он сбывал партии традиционных китайских лекарств, чай, дешевую одежду для рынков, продавал пряности для восточных ресторанов, завозил нелицензированную электронную технику.

С каждым годом его капитал медленно, но неуклонно подрастал. Сам Ли приписывал свою удачу не только трудолюбию и коммерческому чутью. У него был талисман – древний нефритовый диск, полученный в первый год его жизни в России. Ли очень быстро понял, что этот диск не простой. Когда он клал диск около своего изголовья, ему снились странные сны, рассказывающие о давно минувшем. Диск восстанавливал силы, успокаивал и дарил уверенность в себе. Диск оберегал Ли, помогал ему избежать дурного влияния опасных людей. Ли быстро понял, что гладкий прохладный нефрит – не просто забавная безделушка, а древний магический талисман. И этому талисману он приписывал свое везение и удачу.

Судьба распорядилась так, что ему пришлось отдать волшебный талисман своим соотечественникам.

– Господин Ли? – в дверях его офиса появился пожилой китайский господин. За ним прошли еще двое. Этих двоих он узнал бы из миллиона. Старые друзья не забываются! Действительно, это были его друзья Ван Шен и Сунь Цзинь, впрочем, теперь более известный, как Фу Мин.

Когда отзвучали все положенные приветственные фразы, Ли понял, зачем он понадобился своим старым друзьям.

– Забирайте, – он без лишних разговоров протянул им нефритовый диск, – я давно знаю, что придется его отдать. Диск рассказал мне…

– Что конкретно? Кто будет его следующим хозяином? – подпрыгнул Фу Мин.

– Как, разве вы не знаете? – удивился Ли.

– Будущее весьма туманно, – вставил слово пожилой господин, – нам известно только, что диск покинет пределы России.

– Точно, я знаю, что талисман должен отправится в Америку! – воскликнул Ли Шен. – Вы все-таки решили его продать?

– Что? Продать талисман американцам? Никогда! – вспылил Ван, но Тун легонько потянул его за рукав:

– Сынок, успокойся. Все не так просто, как нам казалось. Боюсь, что в этом деле замешаны и японцы. Они давно охотятся за реликвией. Недаром в Москве объявился сам Савабэ Городзаэмон.

– Японцы где-то прокололись, на след диска вышли и американцы – предположил Фу Мин.

– Или наоборот, Савабэ-сан приехал сюда, чтобы помешать американцам завладеть древней реликвией, – заметил Тун.

– Но в чем ценность нефритового талисмана для американцев? – не понял Ли.

Все посмотрели на него.

– А это диск тебе не сказал?

– Нет. Я видел сон. Секретная лаборатория на границе между Мексикой и Калифорнией. Американский ученый разогревает диск, и изучает его свечение в инфракрасном диапазоне. Затем диск кладут на лоб другому человеку. Ему вводят в вену какой-то препарат, и человек умирает.

Мне стало страшно, и я проснулся в полной уверенности, что мой диск в ближайшее время попадет в Америку.

– Ты уверен, что видел в руках у американцев именно этот диск?

Ли задумался, затем стал тереть шею и лоб.

– Нет! Тот был другой! Я ясно видел, что на лицевой поверхности был вырезан стилизованный дракон! Однако, прошу меня извинить, я пока приготовлю вам чай.

Ли скрылся на кухне. Путешественники сели, удобно развалившись в огромных мягких креслах. Некоторое время они молчали, затем Тун покачал головой:

– Похоже, что дело гораздо более серьезное, чем мне казалось вначале.

– Может быть, сяншен даст пояснения? – предположил Фу Мин.

– Попробую, – ответил Тун, принял из рук Ли чашку с ароматным чаем весеннего сбора, и начал неспешный рассказ:

”Нефритовые диски связаны с древним метеооружием. Дело в том, что использование метеооружия странным образом действовало на психику людей, а нефрит волшебным образом защищал тех, кто это оружие использовал. Маги, имеющие власть над стихиями, использовали нефрит в виде амулетов, или тщательно измельченной пасты.

Это очень древняя история, и фактов сохранилось немного. В основном, приходится опираться на старые легенды. Так вот, согласно им, тектоническое и метеооружие было известно при императоре Хуанди. В те времена Земля была соединена магическими лестницами с иными мирами. Самые удивительные существа из других измерений могли появляться на Земле, пройдя через магические лестницы. Да и любой терпеливый человек, поднявшись на одну из тысяч горных вершин, мог дождаться момента, когда откроются врата, соединяющие измерения. Это было время, когда люди и боги жили на земле вместе, и Желтый император властвовал над богами, людьми, и над духами.

Надо сказать, что власть Желтого императора не была абсолютно легитимной: он стал верховным владыкой после того, как победил Красного императора Юга, Черного Императора Севера, Белого императора Запада и Синего императора Востока. Ему приходилось защищать свою власть от притязаний других богов, духов, даже отдельных человеческих народов. Самым тяжелым испытанием для Желтого императора было время, когда против него выступил беспощадный великан Чию.

Чию напал на императора во главе огромной армии, в которую входили его братья, несколько видов бесов и оборотней, племя великанов куафу, и человеческий народ мяо. На сторону Чию переметнулись повелитель дождей Юй-ши и хозяин ветров Фэн-бо, которые раньше были в свите Желтого императора.

– Повелитель дождей и хозяин ветров – это и были древние специалисты по метеооружию? – уточнил Фу Мин.

– Об этом мы можем только догадываться. Даже для людей древности эти события терялись во мраке веков. Древний писатель Ван Цзя назвал свою книгу о битве Хуанди с Чию – ”Записи о забытых событиях”. Но я еще не все рассказал о той битве. Согласно преданиям, Хуанди собрал войско из людей, барсов, медведей, тигров и леопардов. Ему помогали также некоторые родственники, и дракон Инлун. Хотя войско Желтого императора было больше, никто в нем не мог сравниться по силе с грозным и непокорным небесным духом Чию.

Чию был существом огромным, странного вида. Он питался камнями и рудой, и был искусен в изготовлении металлических орудий. У него были семьдесят два металлических брата еще более странной формы. Общим в их строении был большой рог на голове, тело напоминало вола, а ног было или слишком много, или вообще не было.

Когда войска Хуанди окружили Чию, тот волшебным образом создал густой туман, и в этом тумане смешалось все войско Желтого императора. Пользуясь прикрытием тумана, железные братья Чию нападали на войско Хуанди, и причиняли огромный ущерб. Беда усугубилась еще и тем, что Юй-ши и Фэн-бо, переметнувшиеся на сторону Чию, обрушились на людей из войска Желтого императора. Ураганный ветер и дождь валили с ног людей, переворачивали колесницы, уносили в воздух сигнальные флаги и знамена.

Чтобы найти выход из плотного тумана, Хуанди применил особую ”колесницу, указывающую на Юг”. На каждой колеснице Хуанди был установлен маленький человек с рукой, все время показывающей в южном направлении. Так войско Желтого императора восстановило ориентировку в пространстве. Но туман все же сильно мешал ведению боевых действий, и тогда Хуанди вызвал на помощь дракона Инлуна. Инлун вылетел к месту битвы, неся с собой специальные облака, превращающие туман в дождь. Но когда он применил это свое оружие, предатель Фэн-бо изменил направление ветра, и облака отнесло в противоположном направлении. А в условиях густого тумана воздушные атаки Инлуна не имели никакого эффекта.

Меж тем войска Хуанди подвергались постоянным нападениям мелких и коварных бесов, поддерживающих его врага Чию. Вред этих бесов проявлялся в их необычном воздействии на психику: воины Хуанди пугались, теряли разум, становились беспомощными и глупыми. Обезумевшие воины плутали в тумане, и становились легкой добычей железных братьев Чию. Но разведка Хуанди донесла, что эти трудноуязвимые вредные духи больше всего на свете боятся рева дракона. Желтый император распорядился изготовить большое количество сигнальных рогов, и дуть в них во всю мочь. Громкие звуки, подобные реву дракона, полностью рассеяли опасные чары, и войско Хуанди ободрилось.

В этот момент Хуанди применил свою козырную карту. Он вызвал свою дочь Ба. Ба могла прекращать затяжные дожди, разгонять облака, и вызывать жару. Обычно она делала это в мирных условиях, и хорошо помогала крестьянам. Теперь ей предстояло проявить свой талант в бою, и она впервые собрала всю свою мощь. И отец, и дочь знали, что после этого подвига ей уже не удастся управлять своим талантом как прежде, но другого выхода у них не было. Ба вышла на поле боя, и в один момент испарила и дождь, и туман. Так были побеждены предатели Фэн-бо и Юй-ши. Засияло солнце, и уже ничто не могло помешать Инлуну вступить в битву. Но, когда дракон на бреющем полете понесся к войскам противника, все увидели летящего высоко в небе Чию. Этот ужасный великан мог трансформироваться не только для передвижения по земле, но и для полета. Инлун в ужасе повернул обратно.

И тогда Хуанди вновь применил совершенно особенное оружие. Он изготовил огромный барабан из шкуры гигантского чудовища, плавающего в Восточном море. Когда по барабану ударили палочкой, сделанной из самой большой кости бога грома, которого тоже пришлось убить во имя конечной победы, раздался звук, который было слышно дальше, чем за пятьсот ли. Ужасные звуки повредили что-то в летательном механизме Чию, и тот повалился на землю. Теперь Инлун властвовал в небе без помех. Он перебил с воздуха большую часть ползающих братьев Чию, но и сам получил повреждения. После этой битвы он потерял власть над дождями, и стихии полностью вышли из-под контроля Хуанди. Но даже эта ужасная цена не была достаточной.

Чию призвал к себе на помощь племя великанов куафу, живших далеко на севере. Теперь, когда все магические средства ведения войны были израсходованы, огромные размеры и сила великанов склоняли победу на сторону войск Чию. Хуанди пришлось опять отступать: ведь его войска не имели металлического оружия, а Чию вооружил великанов мечами и алебардами.

В этот момент среди свиты Желтого императора появилась небесная фея Сюань-нюй. Она обучила императора способам ведения войны, и с тех пор Хуанди всегда расставлял войска в таком порядке, что победить его было невозможно. Кроме того, фея открыла императору залежи медной руды на горе Куньушань, и научила изготовлять бронзовое оружие.

Теперь войска Хуанди могли на равных бороться с медленно ползающим Чию и ужасными великанами. Войско мятежников было разбито, а самому Чию отделили голову от туловища, и закопали в разных местах.

Тун Чжао помолчал, несколько раз глубоко вздохнул, и добавил:

– После этой битвы боги разрушили лестницы, соединяющие Небо и Землю. Теперь уже ужасные существа вроде Чию не могли попасть в Поднебесную. Это было хорошо, но к сожалению, обитатели Земли тоже не могли теперь попасть в другие миры. С этих пор войны велись при помощи стратегии и металлического оружия, секреты управления стихиями были утеряны. В древних книгах сказано: ”с тех пор меч императора мог резать нефрит”.

… Первую ложку лекарства Хаггард слизнул с явным отвращением. Ему было уже все равно. Он понял, что его миссия в России позорно провалилась, что он не в силах даже самостоятельно сохранить собственное здоровье, не то, что работать секретным агентом. Он постоянно оказывался второстепенной фигурой в чужих играх – даже здесь, среди самых простых людей, не имеющих денег, известности, и правительственной поддержки. Хаггард был вынужден признаться себе, что он действительно неудачник, жалкая ничтожная личность.

Хаггард прислушался к своим ощущениям. Среди всей этой боли и горечи он неожиданно для себя почувствовал что-то незнакомое, приятное и сладкое, обладающее густым и очень сложным ароматом. Он ковырнулся в банке, и съел еще одну ложечку лекарства. Боль уходила. Тело сразу стало мягким, тяжелым и теплым. Мозг заливали медленные волны тепла, сознание растворялось, таяло в этих волнах.

Екатерина с удивлением смотрела, как на щеках Хаггарда появился легкий румянец, лицо расслабилось, освободилось от сжимающей гримасы боли. Мэтью проглотил еще пару ложек меда, и заснул.

… Хаггард шел, и видел себя как бы со стороны. Сначала дорога вела его от автобусной остановки по проселочной дороге, с обоих сторон которой стояли низкие кособокие домики – деревянные, почерневшие от времени. Деревня быстро закончилась, и он уже шел по полю, где росли высокие травы, цвели яркие цветы, меж которыми во множестве летали гудящие пчелы.

Затем он оказался на узкой тропинке, которая спускалась с невысоких, растрескавшихся от жаркого солнца гор в небольшую долину. Долина шла между двумя горными отрогами, по ней бежала река, несущая свои прозрачные воды к морю. В том месте, где река добегала до лазурной морской воды, стояли ряды белых многоэтажных домов. С высоты приморский город был виден, как на ладони, и Хаггард поспешил вниз, постепенно спускаясь в долину. Вокруг росли тысячи и тысячи розовых кустов, их аромат наполнял огромное пространство между горами и морем. Привлеченные этим ароматом, миллионы пчел перелетали от цветка к цветку. Около сотни легко одетых детей собирали розовые лепестки в огромные корзины, и тонкие детские ручки умудрялись не потревожить ни одной занятой своим важным делом пчелы. Взрослые подхватывали полные корзины, и закидывали их в старенькие смешные грузовики. Хаггард хотел было подойти поближе, желая спросить дорогу, но неожиданно вновь оказался в совершенно ином месте.

Теперь старая разбитая дорога вела его круто вверх, вдоль стремительно несущейся горной реки. Стояла жара, похоже, был уже полдень, но солнце едва доставало своими лучами дна узкого и глубокого ущелья, по которому шел Хаггард. По краям дороги росли высокие и тонкие серебристые тополя, изредка попадались раскидистые восточные платаны. Склоны гор и берега речки заросли густым колючим кустарником, но колючки были нипочем для босоногих мальчишек, бегающих здесь и там, и ловящих голыми руками мальков форели.

Хаггард выбрался на относительно ровное место. Дорога заканчивалась на маленьком пятачке, где стояла огромная чинара, дающая прохладу и тень. Легкий ветерок едва шевелил серебристые листы на ее вершине. За площадкой начиналась узкая кривая улица, карабкающаяся в гору меж низких закопченных домов с плоскими крышами.

Под чинарой, на лежащем на земле огромном стволе дерева, сидели около десятка старых мужчин. Черные папахи, черные начищенные сапоги, ряды орденских планок на вытертых черных пиджаках. Прищуренные глаза, гордо выпрямленные спины, белые бороды, традиционная одежда, украшенная тусклым серебром.

Хаггард подошел ближе, старики, как один вынули из карманов старинные часы-луковки, и посмотрели на время, а потом недоуменно уставились на Мэтью.

– Почему со стариками не здороваешься? – возмущенно задышал ему в ухо невесть откуда взявшийся молодой человек в синих спортивных штанах и куртке, расстегнутой на голом теле.

– Салам! – выдавил из себя Хаггард. Старики расплылись в улыбках, одобрительно закивали головами, закрывая и пряча в специальные кармашки свои раритетные часы.

– Вуаллейкум ассалом! – ответил один из них, – далеко путь держишь?

– Сам не знаю, – растерялся Хаггард, и вновь неведомая сила затащила его в другое, также незнакомое место.

Между высоких, заросших темным и грозным лесом гор, блестела гладь голубого озера. Озеро было настолько большим, что плывущий по нему пароход показался Хаггарду маленькой букашкой. Хаггард сделал вдох, и изумился. Воздух был наполнен таким густым хвойным ароматом, что Мэтью показалось, что через легкие он весь пропитывается силой и здоровьем. Он медленно пошел вперед, ступая по мягкому хвойному ковру. Скоро небо над его головой закрыли могучие кедровые сосны, и озеро пропало из виду. Но он уверенно шел вниз, незнакомым доселе чутьем угадывая тропу. На полпути к озеру он наткнулся на небольшой палаточный лагерь, стоящий на маленькой, залитой солнцем полянке. Вещи были вытащены для просушки, и свободно валялись вокруг палаток.

– Здорово, браток, – обратился к Хаггарду небольшого роста бородатый мужчина, греющий на солнце белое пузо, – кедровый орех покупать будешь? Есть сорок мешков! Рыбой не интересуешься?

– Ничего не хочу, – Хаггард махнул рукой, – меня сила куда-то тащит. Превратился я в перекати-поле, дерево без корней!

– Тогда оставайся с нами! Живи без паспорта и прописки, по бичевым законам. Тут все есть. Мать природа нам все дает, кроме чая и сигарет!

– Я не курю, – отмахнулся Хаггард, и погрузился в глубокий сон, обещающий полное выздоровление.

… Трое китайцев жили в Москве уже неделю, но так и не встретились с академиком. Быстрицкий каким-то образом разузнал, что встречи с ним ищут не официальные ученые, а представители мафии, и категорически отказывался встречаться. Академик был превосходно законспирирован, описаний внешности и фотографий у китайцев не было, а собирать информацию на столь деликатную тему было небезопасно – мало того, что институт все еще охранялся вневедомственной охраной, так кругом шныряли боевики русской мафии, делившие территорию с научным учреждением. Эти люди тоже могли доставить китайцам значительные неприятности.

Фу Мин был в восторге от мудрости старого ученого, которого было невозможно выследить по интернету:

– Академик очень хитер! Подумать только, он совершенно не использует компьютеры в своей работе. Это значит, что его система секретности почти абсолютна. Нельзя влезть в сеть, нельзя перекатать информацию с диска, вообще не ясно, как ее искать! Мне кажется, что нам придется дорого заплатить за его консультацию!

– А может, у старика просто денег нет? – предположил Ван Шен, рассеяно слушающий своего друга.

– Денег нет? Не смеши меня! Он и без них прекрасно обходится. Старик воткнул свой щуп в землю рядом с Кремлем, имеет лабораторию в самом центре России, держит руку на пульсе, образно говоря. Он использует только собственное оборудование, не тратится на лицензионные продукты, его технология уникальна! Зачем ему пускать пыль в глаза, это совершенно другой уровень! Без всякой шумихи, просто одним звонком, он может пригласить к себе нескольких коллег из мировой элиты – совершенно бесплатно. Они все – его друзья! Он может использовать ресурсы военных заводов – там руководят его однокашники, в разведке и дипкорпусе служат люди, с которыми он выпил не один и не два литра водки!

Тун Чжао повернул голову:

– Да? А об этом ты как узнал?

– Расколол наших людей, сотрудничавших с Советской Россией. В Пекине сохранились кадры, завербованные еще Блюхером!

Тун Чжао рассмеялся:

– Тогда им должно быть за девяносто! К тому же, выпускникам школы Вампу советы не очень-то доверяли. Если хочешь знать, лучшим учеником Блюхера был Чан Кайши!

Фу Мин недовольно хмыкнул.

– Напрасно вы смеетесь, сяншен! Кстати, как ваша нога, не побаливает?

– Нет, – радостно признался Тун, притопнув по земле, – совершенно не беспокоит!

– Досадно, в некотором смысле. Дело в том, что я записал вас на прием к одному старому бурятскому врачу, который лечил еще Жукова и Буденного. Он очень известен в самых высоких кругах. Говорят, именно благодаря ему Брежнев мог произносить многочасовые выступления, когда был в летах. Этот специалист хорошо владеет техникой иглоукалывания и пульсовой диагностикой. Он знаком с очень многими важными людьми. Мы передадим ему привет от его старых друзей, он нам просто обязан помочь!

Гэндальф сразу предупредил Андрея Михайловича, что характер у Фунтика необычный.

– Водку он пьет? – сразу же уточнил Андрей.

– Редко, все больше налегает на пиво, – ответил Гэндальф, также питающий страсть к этому напитку.

Нагрузившись пивом и закусками, друзья отправились в жилище Фунтика. Его дом находился в самой сердцевине огромного спального района на юге Москвы.

Исписанный примитивными граффити лифт поднял их на темную, грязную лестничную клетку. Около окна стояли старые шершавые козлы, забрызганные побелкой и масляной краской. Ремонт, похоже начался и иссяк около года назад.

– Проходи, чего уставился, – Гэндальф пнул ногой пустую банку из-под пива. Банка покатилась вниз по лестнице, с противным стуком ударилась в мусоропровод, и затихла. Гэндальф подошел к одной из монстроидальных железных дверей, способной остановить натиск взбесившегося слона, и позвонил.

Внутри послышался шум, как на подводной лодке, когда матрос отдраивает герметично закрытый люк. Дверь отворил худой, слегка сутулый молодой человек, с гривой нечесаных волос.

– Здорово, Фунтик! – Гэндальф привычно зашагал внутрь. – Жрать будешь?

– Буду! – глаза хозяина дома лихорадочно заблестели, – надо поесть, а холодильник пустой, а в магазин я не ходил, денег нет, работы нет, все дорожает, бакс взлетает…

– Стой! – осадил его Гэндальф, – перезагрузись! Есть жратва, есть работа! Помоги человеку, он тебя будет кормить.

Андрей Михайлович подхватил сумки и зашагал на кухню готовить маленький пивной праздник.

– Не пойдет, – отрезал Фунтик, – моя такса – сто баксов в сутки!

– Круто берешь, – похвалил Гэндальф, – значит жратву не готовить?

– Пятьдесят, – быстро отреагировал Фунтик

– Тридцать!

– Не жадничай, Гэндальф, бог велел делиться!

– Хорошо, сто баксов за весь объем работ, плюс жратва!

– Подходит, что делать-то?

– Убить президента!

– Чьего? – деловито осведомился Фунтик.

– Эй, ребята, не шутите так, – раздался из кухни голос Андрея Михайловича.

– ”Там вдали, за рекой, загорались огни”… – запел Фунтик, врубая свой компьютер.

А в это время по узким и извилистым переулкам Замоскворечья медленно шел человек яркой восточной наружности. Человек вышел из большого черного лимузина, и медленно прогуливался пешком. Автомобиль, как большая черная собака, медленно и неслышно катился за ним следом.

Человеку было за восемьдесят лет, но – странное дело, его голова была едва тронута сединой. Все волосы были густыми и иссиня-черными, и только одна прядь на лбу была снежно-белой. Человек шел, задумчиво глядя прямо перед собой. Человек имел очень своеобразную походку: прежде, чем поставить ногу, он слегка касался пяткой земли, будто пробуя ее на прочность, а затем медленно и плавно перекатывался на всю стопу. Плавность была вызвана и тем, что его колени были постоянно слегка присогнуты, и он не обрушивал вес ноги целиком, в громком старческом притопе, а именно перекатывался с ноги на ногу, мягко и бесшумно, как большой осторожный кот.

Цурэн Батормукуевич, так звали почтенного человека, прекрасно знал этот район города. Он шел по местам, памятным еще со времен молодости, и наконец остановился перед большим домом сталинской постройки. На фасаде крупными буквами было написано: “Граббс Трэвэл. Туры и путешествия во все концы света!”. Он покачал головой, и заметил еще одну надпись: “Попытай свое счастье в сфере сетевого маркетинга!”. Цурэн отступил немного назад, и прочел еще одну: “Остановись, прохожий! Только во Всемирном Обществе Евангелических Технологий ты узнаешь, как добиться потрясающего жизненного успеха!”. Он вошел в проходную, и попросил скучающего охранника вызвать академика Быстрицкого.

Быстрицкий вскипятил воду в стакане, и ловко перекинул кипятильник в другой. Цурэн с интересом следил за его манипуляциями.

– А помнишь, как мы в тридцать шестом с сахарином пили, – вспомнил бурят.

– А как в шестьдесят девятом черную икру килограммами жрали!

– А как в восемьдесят первом на золоте? Когда генеральный золотую шашку обмывал?

– Да, были времена! – подтвердил Быстрицкий – Чем теперь занимаешься?

– А, лечу разных педерасов, – засмеялся хитрый бурят, – денег скоро девать некуда будет. Мне бы в молодости столько, мы бы горы свернули!

Цурэн любил сидеть вот так запросто со старыми друзьями. Он уважал Быстрицкого. Академик еще не разменялся на коммерцию, и кажется, на старости лет сумел открыть что-то важное, если его самого достали по таким каналам, о которых он и думать забыл.

– Послушай, Игорь, и не надоело тебе с этими проводами ковыряться, – Цурэн обвел рукой помещение.

– Нет, нисколько, – ответил академик, вглядываясь в хитрое лицо старого знакомого, – не темни, Цурэн, говори, зачем пришел?

– Ай, яй, яй, какой быстрый! Не дает чаю попить! Ну ладно, давай о деле. Ты знаешь, я уже стар, и мне на многое наплевать… Но не могу отказать старым товарищам. Помнишь Халхин-Гол, события на озере Хасан?

– Ну, помню, – откликнулся Быстрицкий, – и что?

– Недавно и мне пришлось вспомнить об этом, – начал Цурэн:

”… Это было в те далекие времена, когда могущественные японские войска триумфальным маршем прошли через маньчжурские равнины и вышли к границам собственно китайских провинций и пыльным пескам Монголии. В то время казалось, что силам страны Восходящего Солнца не может противостоять никто. Армии китайских коммунистов отступали, сберегая силы для гражданской войны, армии Гоминьдана были разбиты, и беспорядочно откатывались, наваливаясь на коммунистов. Японцы добились полной лояльности Маньчжурии. Они восстановили там монархию во главе с молодым императором Пу И, вложили огромные деньги в промышленность, и превратили Маньчжоу-Го в свою главную индустриальную базу. Заводы Маньчжоу-Го работали на полную мощь, производя танки и самолеты, но самое главное – рельсы и паровозы, чтобы доставлять великую японскую армию вглубь азиатского континента. На очереди была слабая Монголия, а за ней маячили неисчерпаемые природные запасы Сибири.

Малонаселенная, богатая природными ресурсами Сибирь давала ключ к мировому господству. Японцы готовились к нападению на Советскую Россию.

Русские знали об этом. Навстречу японским войскам спешно перебрасывались лучшие советские дивизии. Они шли через Монголию к границе с Китаем, где накапливали свои силы японские войска. Армии концентрировали свои силы напротив друг друга. Инциденты были неизбежны. Армии готовились проверить крепость своих противников.

В это время, навстречу колоннам советских войск, из Тибета шел молодой бурят. Это был никому не известный бурятский лама, очень молодой, и очень, очень наивный. Он только что закончил обучение в Лхасе, где осваивал иглоукалывание и традиционную тибетскую медицину, да еще немного занимался оздоровительной гимнастикой. Двигаясь из Тибета, он посетил святые горы Эмэй в провинции Сычуань, и через провинцию Шэньси двигался в сторону Внутренней Монголии…

Лама начал свое обучение в те годы, когда в Бурятии не было вообще никакой власти, и что такое Советская Россия, он знал только понаслышке. Но, чтобы не нажить врагов на своей Родине, он был вынужден ладить с коммунистами, которые контролировали большинство районов, по которым пролегал его маршрут. Лама знал, что рано или поздно его будут вербовать люди Гоминьдана, коммунисты, или представители интересов Великой Японии. Он уже имел некоторые инструкции далай-ламы, и предпочел быть завербованным коммунистами …

В провинции Шэньси, на территории Северного Освобожденного района, он лично познакомился с Гао Ганом, и даже мельком видел Мао, будущего Председателя Китайской Республики.

Лама согласился сотрудничать с русскими, и тогда серьезные товарищи с китайской стороны познакомили его с Жуковым и Ворошиловым. Сложно сказать, что на самом деле замышляли китайцы, подсунув красным командармам ламу-целителя. Но молодой лама помог многим, очень многим, и Ворошилов забрал его с собой в Москву. Лама был единственным в Москве специалистом по китайской медицине, и скоро лечил всю кремлевскую элиту…”

– … А заодно и спас от лучевой болезни некоего будущего академика, – подхватил Быстрицкий, – ну давай, выкладывай, что тебе нужно.

Цурэн расположил открытую левую ладонь у солнечного сплетения, поставил на нее стакан с горячим чаем. Он придерживал стакан правой рукой, и медленно впитывал в себя энергию тепла. Тепло уходило прямо в солнечное сплетение, переизлучалось по внутренним каналам, выходило в окружающую его ауру. Цурэн расцветил свою ауру золотыми искрами, потом превратил в ровное голубое свечение, и этим невидимым светом медленно растворял волны подозрительности, исходившие от его собеседника. Наконец он решился.

– С тобой хотят встретиться друзья моих очень старых друзей, – начал Цурэн, – что тебе мешает поговорить с людьми?

– И не подумаю, – отрезал академик, – это ж мафия!

– Да совсем это не та мафия, что ты думаешь! Это традиционное тайное общество, они интегрированы в политическую систему, у них вековые традиции, люди очень серьезные и ответственные. Молодой босс по-русски, как мы с тобой говорит, даже учился в Москве!

– Ты не понимаешь! – зашипел академик, – как я, член комитета ветеранов разведки, могу разговаривать с иностранной делегацией! Соображаешь?

– Конечно соображаю! Делегация неофициальная, приехала по линии культурного обмена, на турнир по китайским шашкам. Турнир открытый, что тебе мешает принять участие?

– Не силен я в шашках, – признался Быстрицкий, – а что конкретно им нужно?

– Ну вот, давно бы так! Консультация нужна, по защите от катаклизмов.

– Тьфу, ёксель-моксель! Так бы сразу и сказал. Это же тема не закрытая. А я уж бог знает о чем подумал. Передай, я согласен. Чем смогу, помогу.

Этим летом в Москве один за другим проводились сразу три больших турнира по древней игре Го. Сначала в рамках недели японской культуры шел турнир на приз посла Японии, затем Китайский посол объявил о другом турнире, и уж совсем неожиданно активизировалось южнокорейское посольство, назначив свой собственный турнир. Каждый турнир, кроме сугубо спортивных и культурных, имел и другие цели, 6ез которых не обходится ни одно подобное международное сборище. Под флагом участия в турнире, Москва наводнилась почтенными представителями коммерческих фирм, общественных и государственных организаций стран-драконов.

Неделя японской культуры открывалась концертом в большом зале консерватории. Наталья Симонова появилась на церемонии вместе со своим возлюбленным Сергеем Котеевым, который охотно давал ей пояснения. Котеев со своей компанией часто тусовался в культурном центре при посольстве Японии, и знал многих присутствующих. Половину зала занимали довольно знакомые рожи любителей восточных единоборств, го, и чайной церемонии, примелькавшиеся по библиотеке японского культурного центра. Вторую половину собравшихся составляли представители японской диаспоры, временно оказавшиеся в Москве. К своему удивлению, Наталья Симонова увидела в зале только одну съемочную бригаду. Большинство крупных каналов проигнорировало это событие.

Перед концертом известного дирижера по регламенту должен был выступить сам Посол. Пока зрители расползались по залу и усаживались, Котеев насчитал вокруг себя не менее десятка старых знакомых, и с половиной из них успел обменяться приветствиями. Наконец, установилась тишина, на сцену вынесли микрофон, и к нему торжественно подошла молодая женщина в сопровождении седого мужчины.

– О, Светлана-сан! – раздались восхищенные крики со всех концов зала.

Хорошенькая Светлана была постоянным работником культурного центра Японии, прекрасно владела японским, и часто выступала в качестве переводчика.

– Кто это рядом со Светланой? – поинтересовался у Котеева его приятель Синицын.

– Тише, мужики! Это же Посол!

После короткой речи посла, на сцене появился один из выдающихся композиторов современной Японии, достигший вершин классической западной музыкальной культуры. Мэтр летел к дирижерскому пульту, практически не касаясь пола, и на миг Котеев поверил, что рассказы про мастеров Востока, владеющих секретами левитации – не пустая болтовня. Композитор повернулся лицом к залу, и сказал несколько обычных в такой ситуации приветственных фраз. Суть выступления сводилась к тому, что нет различий между Востоком и Западом. То, что для Востока является внутренним, на Западе экстравертируется, выводится наружу. Поэтому все внутренние переживания, скрытые в темной глубине восточного человека, на Западе имеют яркое внешнее воплощение. Это и определяет разницу между бедной внешними проявлениями музыкой Востока, и богатой внешними эффектами музыкой Запада.

С другой стороны, то, к чему внешне стремится Запад, давно реализовано на Востоке, и является его внутренней составляющей. А Запад имеет внутри себя то, к чему стремится Восток – абсолютная пустота, полное отсутствие культуры и идеалов.

Таким образом, богатая внешняя составляющая Запада, ослепляющая Восток богатством своей культуры, экономики, и психологии, может быть достигнута путем выворачивания наизнанку естественной сущности восточного человека.

Глядя на сияющее лицо мастера, Котеев не мог отделаться от ощущения, что весь зал накрыла пышная паутина итальянских слов. Однако, судя по тому, что Светлана-сан легко переводила речь мэтра на русский, Котеев сделал вывод, что либо ему это показалось, либо Светлана свободно говорит еще и по-итальянски.

Окончательного вывода он так и не сделал, ибо дирижер взмахнул, наконец, своей палочкой, и по зрителям ударил мощный импульс качественной, энергичной, и очень вулканической музыки. Судя по афише, первое произведение называлось ”Владыка подземного мира принимает решение”. Наталья сидела рядом с Котеевым, вжавшись в кресло, и стараясь уберечь свое слабое биополе от разрывающих душу флюидов Владыки подземного мира.

Второе произведение было гораздо более нейтральным, а некоторые пассажи вызывали неуловимое сходство с какой-то из популярных русских народных мелодий типа ”Ой, цветет калина”. Кто-то из русских даже пытался подпевать, японцы сидели с каменными выражениями на напряженных лицах. Было заметно, что в отличии от композитора, они не окончательно переменили свою природную сущность, и не могут одновременно и выворачиваться наизнанку, и получать удовольствие.

Во втором отделении русские студенты консерватории познакомили публику со своими сочинениями для бамбуковой флейты, кото, и сямисэна. Русские свободно владели гармониями пятирядной музыки Востока, старательно согласовывали хрипящие, дующие звуки с экзотическими струнными вибрациями. Однако угрюмая правильность и академичность быстро начали действовать Сергею на нервы. Котеев потел и неистово обмахивался программкой, стараясь попадать в такт музыке. Слова мелькали перед глазами, разбиваемые движением его импровизированного веера, и странные фразы влезали в его измученное сознание:

”Анализ медитации, имеющий целью создание… синтез на основе классических японских и китайских школ… связь созерцания музыки с мелодикой пейзажной лирики… реализация творчества как актуализации рефлексии вне-бытийного созерцания… ”

Котееву стало плохо. Он уже не отличал упорядоченность от хаоса. Он потерял себя, потерял собственный вкус, все традиции перестали быть для него чужими, но ни одна не стала своей. Исчезла завещанная от предков опора, а вместе с ней и сила. Музыка русских студентов, воспитанных в западноевропейских традициях, переучившихся на восточную традицию начала понемногу убивать его. Сергей почувствовал что его несколько раз как бы вывернуло наизнанку, и он уже не знал, какая сторона у него внутренняя.

Японцы слушали, и с сочувствием посматривали на русских. Похоже, что некоторые пассажи были им знакомы, или по крайней мере, напоминали о чем-то родном.

Котееву стало еще хуже. Он уже ненавидел занудных Сальери от пентатоники, и мечтал только об одном – побыстрее выбраться с концерта.

Наталья, напротив, была в полном восторге:

– Как интересно, я хочу снять сюжет о русских музыкантах, исполняющих традиционную японскую музыку!

Котеев посмотрел на свою подругу, и грустно улыбнулся.

– Видать, ты еще ничего не поняла, – произнес он.

… Михаил Ломакин был великолепным травматологом, имел на основной работе неплохой левый приработок, но в последнее время главный врач больницы уж очень взвинтил свой процент, поставив на деньги всех заведующих отделениями. Михаил пытался сопротивляться, но силы были слишком неравны. Главный врач имел в запасе шикарные козыри: у него скопилось больше десятка объяснительных его коллег, в которых они отмечали недочеты и ошибки в работе Ломакина. По сути, это были настоящие доносы. Доказать свою правоту Ломакин не мог, а главного врача покрывало такое высокое начальство, что Михаилу оставалось только скромно молчать в тряпочку.

Но жизнь требовала денег, и Михаил занялся подработкой, весьма популярной в последние годы – вытрезвлением на дому. Могучее телосложение давало ему огромное преимущество по сравнению с другими коллегами, которые терялись, увидев например охранника или бывшего спецназовца в состоянии белой горячки, да еще и с аршинным ножиком в руке. Надо сказать, что медицинская сторона проблемы была до смешного проста – требовалось ввести в буйный организм максимальное количество седативных средств, проследить, чтобы тот от них не окочурился, и промыть кровь несколькими литрами раствора для внутривенных вливаний. Гораздо больше хлопот доставляло Михаилу выколачивание денег из вызвавших его клиентов, которые часто оказывались страшными скупердяями, и отказывались платить вперед. Часто его вызывали к больным, которые неоднократно лежали в его травматологическом отделении, и наоборот, в его отделение периодически попадали клиенты – алкоголики. Наиболее примелькавшейся фигурой был сантехник Кондюков, который в год по два раза лечился в травматологии, и раз в месяц страдал белой горячкой. Вот и в этот вечер Ломакин вывел из запоя слабенького Кондюкова, который бегал по подъезду со сковородкой, а затем сел в свою семерку, и отправился протрезвлять еще одного клиента – М. Хаггарда.

За те несколько месяцев, которые Хаггард успел провести в России, судьба была к нему благосклонна. Его жизнь вовсе не напоминала страшные будни шпионов – подпольщиков, ежедневно рискующих своей жизнью в погонях и перестрелках. Наоборот, он впервые нашел себе подходящую женщину, имел великолепный, приносящий фантастические доходы бизнес. Богатые казино и рестораны стали таким же естественным атрибутом его жизни, как рассвет и закат солнца. Он даже успел слетать на дорогие тропические курорты, чего никогда не позволял себе, живя в Америке.

Одним прекрасным июньским вечером Мэтью Хаггард сидел со своим другом Семеном Приходько за столиком ресторана “Русская рулетка”. Хаггард здорово растолстел за последние недели, и в нем уже с трудом угадывался тот худой нескладный иностранец, приехавший в Россию этой весной. Словарный запас Мэтью пополнил лексикон новых русских – двести достаточных для повседневного общения понятий. Теперь он говорил то на правильной русской речи, привитой ему еще в Америке, то сбивался на блатную музыку. Приходько, напротив, похудел, его пышная некогда борода превратилась в длинный и узкий веник, глаза лихорадочно горели.

У Семена были причины волноваться – неделю назад он послал в Нью-Йорк двух своих людей, имевших статус помощников депутата. Эти двое должны были купить для Приходько недвижимость – дом, или ферму, бензоколонку на худой конец. Приходько был согласен даже на акции любой средней фирмы, приносящей хоть какую-нибудь прибыль. Увы, его надеждам не было суждено сбыться. Люди, везшие три чемодана денег, были арестованы прямо в здании аэропорта. Деньги были конфискованы как ”грязные”, а его людям шили причастность к структурам мифической ”русской мафии”.

Когда Семен узнал об этом, его едва не хватил удар. В чемоданах была огромная сумма. Учитывая, что еще раньше не увенчалась успехом его попытка обналичить в Штатах деньги, проведенные через целую цепочку банков… Еще одна такая неудача, и он останется гол, как сокол.

С такими безрадостными мыслями Приходько опустошал вторую бутылку перцовки. Хаггард сидел за столиком, и тупо запихивал в себя очередную порцию черной икры. На сцене вихрем летали артистки кордебалета.

Приходько допил бутылку, и уставился на Хаггарда совершенно трезвыми глазами:

– А хочешь, поедем в ”Золотой мир”, там мужской стриптиз!

– Не хочу, – Хаггард проглотил последний глоток икры, рыгнул, едва не поперхнулся, – надоел стриптиз, неинтересно.

– А давай, махнем на все, и – в Патайю! Неделю на пляже, под солнцем, слоны, пальмы! – Приходько счастливо зажмурил глаза.

– Так были же там неделю назад, – махнул рукой Хаггард, – ты сам говорил, что тебе Азия надоела!

– Облом! – согласился Приходько, – надоела, это ты верно заметил!

Азия надоела не только ему. Они с Хаггардом несколько раз летали на азиатские курорты, и каждый раз южная кухня вызывала у несчастного Мэтью обострение язвенной болезни. При одном воспоминании о китайской кухне у Хаггарда начинал болеть желудок. Вот и сейчас, почувствовав дискомфорт, он на всякий случай намазал блин маслом, и густо засыпал черной икрой.

Семен откинулся на стуле назад, и заорал: – Человек! Еще пожалуйста водки!

Хаггард жевал с полным ртом, заталкивая пальцами кусочки блина. Проглотив мягкую маслянистую массу, он вздохнул, и осуждающе посмотрел на Семена:

– Послушайте меня, господин Приходько, – рыгнув, начал свою речь Хаггард, – вам совершенно не следует пить! Вы губите водкой свое драгоценное здоровье! Порою создается впечатление, что Вы недовольны собственной судьбой! А ведь Вам, объективно говоря, деньги некуда девать! Купите себе виллу, наймите красавиц, веселитесь!

Предложение повеселиться окончательно вывело Семена из себя. Он схватил Мэтью за лацканы пиджака, и сильно потянул:

– Дорогой господин Хаггард, хотите услышать поучительную историю о моем дедушке?

– Пожалуйста! – Мэтью осторожно отодрал руки Семена от своего воротника. Тот успокоился так же внезапно, как и разозлился. Казалось, его мысли были слишком далеки от таких мелких проблем, как личные обиды.

– Так вот, – Семен налил себе новый стакан, – мой дедушка во время войны сотрудничал с фашистами. Он был писарем в одной местной управе под Киевом. Дедушка занимался отправкой в германию добровольцев – остарбайтеров.

Мэтью не ожидал от Семена такой откровенности. Фашизм вызывал у него самые неприятные ассоциации. Ему показалось, что Приходько рассказывает ему что-то стыдное и неприличное. От признаний пьяного украинца Хаггарду стало слегка не по себе.

– На каждого остарбайтера предусматривалось около двухсот марок подъемных и задаток около пятидесяти марок, но дедушка делил эти деньги с местным начальником полиции. Полицейские ловили и насильно отправляли в Германию людей, а дедушка откладывал в чулок марки.

Однако, – Приходько опрокинул еще одну рюмку водки, – к сорок четвертому году дедушке пришлось свернуть свои дела. Он записал себя в последнюю команду, отправляющуюся в Германию, и через неделю оказался на одной богатой баварской ферме. У него в пальто, – Семен поднял вверх указательный палец, – было зашито более полумиллиона. И вот мой дед узнает, что такая ферма, как у его хозяина, стоит всего десять тысяч марок. Он показывает хозяину деньги, и просит помочь ему в покупке фермы!

Приходько перевел дух, посмотрел прямо в глаза Хаггарду:

– Мэтью, брат, ты меня понимаешь?

– Понимаю, базара нет. Дед хочет купить ферму. И что?

– А вот что! – Приходько уронил в салат скупую мужскую слезу.

– Хозяин деда, некий Ганс Шуман, смотрит на деньги, хватает деда за шиворот, и волочет в полицай президиум. И только в полицейском участке мой дед наконец узнает, что он является опасным экономическим преступником, и ему светит концлагерь!

Оказывается, Германия выпускала два совершенно разных вида денег! На территории самой Германии, Австрии и Венгрии ходила обеспеченная золотом рейхсмарка. А на вновь завоеванных территориях, включая Украину и Россию, ходили оккупационные марки, которые допечатывались по потребности военных, и оккупационной администрации.

БУ-МА-ГА, господин Хаггард! Мой дед привез в Германию два кило бумаги!

– И он попал в концлагерь? – осведомился Хаггард.

– Нет. Узнав, что он может потерять работника, за которого он заплатил сотню рейхсмарок, Шуман схватился за голову. Со дня на день было нужно начинать сев!

Шуман хватает шнапс, окорок, свиную колбасу, тащит все это в полицию, и дедушку отпускают. Будь это в сорок первом, Шумана самого отправили бы за это в концлагерь. Но американские бомбардировщики уже утюжили города третьего рейха, а советские танки рвались на запад. Короче, дед спасся, после войны уехал в Канаду, жив до сих пор, иногда шлет письма. Шуман стал героем-антифашистом, был бургомистром, занимался политикой.

Но мой дед до смерти не забудет, как он жег в печке свои полмиллиона, плакал и вспоминал, скольких земляков он отправил из родной Украины в тысячелетний рейх!

– Мне жаль вашего деда, господин Приходько! Война исковеркала миллионы жизней, был в натуре полный беспредел! Но Ваш дедушка жив! Надеюсь, вы посылаете ему деньги?

– О чем Вы говорите, господин Хаггард! Мэтью, братан, ты что, не въезжаешь? У нас с вами на руках оккупационные доллары! Как только мы шевельнем нашими деньгами в Америке, нас обвинят в отмывании денег русского криминала, конфискуют имущество, посадят в тюрьму! А дедушке припомнят и службу фашистскую, и стрелу казанскую!

– Какую стрелу? – не понял Хаггард.

– А, ты не знаешь, – отмахнулся Приходько, – Ваши соотечественники, определяющие финансовую политику, напечатали и предоставили в виде кредитов столько бумажных денег, что количество баксов, циркулирующих в мире, в семь раз превышает годовой бюджет США! Это тоже БУ-МА-ГА! Мы с братвой держим в их банках столько баксов, что сорок раз можем купить Нью-Йорк! Да кто нам это даст!

Америка строго следит, чтобы ее доллары не смешивались с оккупационными. На эти деньги мы можем ловить кайф только внутри страны! Кушайте еще икорку, господин Хаггард!

Мэтью затошнило. У него появилось неприятное чувство, что стул, на котором он сидит, шатается, а его тело повисает, лишенное прочной опоры. Он начал быстро и необратимо трезветь. Машинально выпив рюмку холодной водки, он не почувствовал ни ее вкуса, не действия. Мысли прояснялись, складываясь в столь неприятные выводы, что по спине пробежал противный холодок.

– А если мы с тобой выйдем из игры, Семен? – спросил – предложил – выпалил он.

– Нельзя, – Приходько отрицательно замотал головой, – живым выходить нельзя. Система должна крутиться. Кредиты должны приходить, разворовываться, и возвращаться в западные банки. Именно в банки, не в экономику. Утечка денег предусмотрена сценарием, это гарантия невозможности выплаты долгов. Под эти долги берутся новые кредиты, и так до бесконечности. Должники расплачиваются сырьем – лесом, металлом, газом и нефтью. Какая-то часть долга гасится трудом незаконных эмигрантов, продажей вооружений, услугами женщин. Этот лес, эта нефть, эти женские ласки сочтены, измерены, взвешены. Они заложены в финансовые планы, они влияют на операции с ценными бумагами, поддерживают стоимость акций и курс доллара. Если мы откажемся хоть от одного нового кредита, рухнет все это искусственное равновесие. Если хоть один кредит будет вложен в экономику – нашу или американскую, – равновесие тоже будет нарушено. Система не должна давать сбоев. Кредиты должны поступать, расхищаться, и возвращаться в банки. Сырье должно течь на Запад широкой рекой.

И что теперь ждет нас, господин Приходько? – понуро пролепетал Хаггард.

– А, – отмахнулся Семен, – живите одним днем, дорогой Мэтью, и не думайте о конце. Он все равно будет ужасен.

Мэтью Хаггард откинулся на спинку стула, медленно сфокусировал зрение на окружающем его пространстве, и неожиданно для себя самого вдруг закричал дурным голосом:

– Человек! Еще пожалуйста водки!

… Пробуждение после запоя было довольно приятным. Не было головной боли, неприятного запаха во рту, проблем с пищеварением. Хаггард чувствовал себя легко и прекрасно, играя в гольф с одним богатым соотечественником. Поле для гольфа было подобрано со вкусом и размахом: до самого горизонта расстилался ровный ковер коротко подстриженной травы. Трава была изумрудно-зеленой, чистой, без малейшего изъяна. Травинки были столь прочны и коротки, что легкий ветер, дующий над равниной, совершенно не вызывал никакого шевеления. Поле начиналось сразу от порога огромного двухэтажного дома в колониальном стиле, с большими балконами и верандой. Перед домом, на зеленой траве, стояли три белых пластиковых кресла. Мэтью со своим партнером пробили по паре ударов, и отправились отдыхать.

– Для кого третий стул? – поинтересовался Мэтью.

– Остался с конференции, еще не убрали. Вдруг опять понадобится, зачем таскать туда-сюда!

Мэтью вдруг осознал, что не помнит имени своего собеседника. Видимо, напряжение явно отразилось на его лице, и господин с длинной седоватой бородкой сразу об этом догадался:

– Пожалуйста без чинов, называйте меня просто Анкл Сэм! – Он снял свой высокий цилиндр, широким клетчатым платком оттер пот со лба, откинул назад длинные седые волосы, счастливо улыбнулся, и вновь утвердил на голове свой головной убор.

– Можно сесть? – Мэтью почему-то робел перед своим собеседником.

– Конечно, какие проблемы! Сэм подал ему пример, и сел первым, откинув длинные фалды черного фрака, – да садитесь же, дорогой Мэт, Вы же знаете, что я совершенно не терплю формальностей!

Анкл Сэм закинул ногу на ногу, и удобно откинулся на спинку кресла. Его черные лакированные ботинки поднялись и опустились на маленький трехногий табурет. Сэм был удивительно длинноног – на голову выше Хаггарда. Хаггард тоже поставил перед собой трехногий табурет, и блаженно закинул на него ноги. Сэм закурил длинную дорогую сигару, протянул портсигар:

– Угощайтесь! Это кубинские, от дядюшки Кастро! Не хотите? Ха-ха, здоровье бережете! Похвально! – Анкл Сэм расслабил галстук на шее, бросил на траву свой высокий цилиндр, и внимательно уставился прямо в глаза Хаггарда. Хаггард поразился. Теперь Сэм был тщательно выбрит, и напоминал военного в отставке, возможно полковника. Короткие седые волосы, подозрительный прищур голубых глаз…

– Ладно, перейдем к делу! Сколько привез?

Мэтью отчего-то смутился, пролепетал:

– Два миллиона баксов, как и договаривались!

Сэм оторвал от него свой сверлящий взгляд, довольно улыбнулся, расслабился, и выпустил в воздух несколько колечек серебристого дыма.

– Неплохо, неплохо, дорогой Мэт. Кстати, ты знаешь, как мне удалось обеспечить Нью-Йорк бананами? Интересно? Тогда я расскажу тебе об этом со всеми подробностями!

Дело было в самом начале великой депрессии. Я получил неплохие деньги на операции с кубинским ромом, и решил перебраться в Нью-Йорк. До того мне пришлось прожить на Кубе около года, и я здорово привязался к бананам и ананасам. Мне хотелось бананов, но не хотелось за них платить. И тогда я сделал вот что:

Я отправился в Вашингтон, переговорил с нужными людьми, и потратил на взятки десять тысяч долларов. Троим сенаторам я пообещал долю, двум – денежное вознаграждение, еще около десятка составили список родственников, которых я должен был принять на работу в свою компанию. Эта дюжина провела закон о кредитовании моего друга, ”эль президенто” Мачуса Пинго.

Мачус был пожизненным президентом Сан-Муэрты, имел свою армию и неплохой морской флот. Он был своим в доску парнем, посылал из Сан-Муэрты целые караваны алкоголя и наркотиков, сильно сбивая цены в Новом Орлеане. На его банановых плантациях работали тысячи крестьян – потомки смешанных браков индейцев с испанскими переселенцами.

Конгресс быстро утвердил миллионный ”банановый кредит”, и мой друг Мачус предоставил американской компании ”Банан лтд” право на монопольную торговлю с Соединенными Штатами. Кредит был сроком на год, но Мачус Пинго растратил все деньги буквально за месяц. Как он тогда погулял! Пинго вихрем промчался по борделям Нового Орлеана, Гаваны и Майами. Когда он вернулся в Сан-Муэрту, деньги в стране кончились. Мои друзья – сенаторы тут же дали ему новый кредит, на этот раз в два миллиона долларов. Тут у Пинго как раз начались проблемы со здоровьем, и он отправился лечиться в хорошую европейскую клинику, расположенную в горах Швейцарии. За время его отсутствия в стране произошла революция, и повстанцы выбрали новым президентом Долореса Трабахо.

Трабахо отказался возвращать нам кредиты, но сотня канонерских лодок, появившихся в один прекрасный день у побережья Сан-Муэрте, изменила его точку зрения.

Ты спросишь, а как я вернул свои деньги? Очень просто. Когда Мачус Пинго вновь появился в Соединенных Штатах, ему припомнили старые дела с наркотиками и ромом, и все его денежки конфисковали. Фактически, мы получили все свои деньги назад, а Сан-Муэрте до сих пор шлет нам бананы в счет долга! На этих бананах я сделал себе огромное состояние! Конгресс, кстати, раз в год подкидывает в Сан-Муэрте небольшие кредиты для погашения долгов по процентам, теперь они должны нам около семи миллиардов. Уж и не знаю, когда они теперь расплатятся!

– А что стало с Пинго потом? – попросил рассказать Хаггард.

– Это не имеет значения, судьба этой малозначительной личности удивительно скучна и неинтересна, – Сэм прокашлялся, давая понять, что праздный разговор закончен. Он посмотрел Мэтью прямо в глаза, и твердо произнес:

– К сожалению, дорогой Хаггард, я не смог пристроить Ваши деньги в банк!

– Как это понимать?! – возмутился Хаггард.

– Ситуация изменилась. Конгресс стал чертовски подозрительным. Все говорят о каких-то грязных деньгах, незаконном отмывании, вновь ищут врагов, каких-то коммунистов. Пока шум не уляжется, предлагаю вам выгодную сделку. На эти два миллиона я продам Вам пять килограммов черного лотоса, на черном рынке он идет по тысяче долларов за грамм!

– Только не черный лотос! – взмолился Хаггард, увидев, как Сэм раскрывает перед его лицом чемодан с тщательно упакованными свертками черного порошка.

– Спокойно, Хаггард, попробуйте это, Вам понравится, Вам просто необходимо попробовать, – приговаривал Сэм, запихивая ему в рот черные кристаллы. Хаггард почувствовал, что задыхается, мускулистые руки Сэма, украшенные наколками, запихивали ему в рот все новые и новые дозы проклятого порошка. Мэтью уперся, рванул майку Сэма, он отчетливо запомнил рисунок и надпись ”Блэк драгон”, но ничего не помогало, его руки были скручены, и толстые пальцы упрямо засовывали ему в рот таблетку за таблеткой …

… Толстые пальцы Ломакина запихнули в рот Хаггарда резиновый расширитель, и ужасный скрежет зубов наконец прекратился. Американец закусил толстую резину, начал глубоко и ровно дышать, его глаза стали закрываться в спокойной дремоте – похоже, что инъекции подействовали.

– Все, успокоился ваш Мэтью, – радостно сообщил Ломакин Екатерине, – да не волнуйтесь вы, обычная белая горячка! Сейчас мы поставим капельницу, прокапаем глюкозку, и к утру он будет у вас как огурчик!

Катерина с сомнением качала головой.

Бывший американский шпион, бывший специалист по России, а ныне просто больной человек Мэтью Хаггард сполна познал все тяготы и невзгоды жизни в этой далекой северной стране. Он сумел избегнуть разоблачения русской контрразведкой, смог наладить контакты с самой загадочной и страшной в мире мафией, победил тяжелую болезнь, но был скошен безжалостным оружием массового поражения – водкой.

Он лежал, обколотый успокаивающими препаратами, и смотрел, как целебный раствор глюкозы капает в его вену по тонкой трубке из пластика. Он лежал, и не замечал течения времени, не в силах пошевелить рукой и даже повернуть голову. Иногда в его поле зрения вплывал откуда-то сверху жизнерадостный травматолог Ломакин, улыбался, и менял баночки с глюкозой, иногда появлялось заплаканное лицо Екатерины. Мэтью смотрел на эти знакомые лица, и блаженно молчал. Наконец теплая мягкая волна затопила измученное сознание, и Хаггард заснул.

Проснулся он от ужасной рези в низу живота – содержимое баночек с глюкозой плескалось в его мочевом пузыре, и требовало немедленного выхода наружу. С помощью Екатерины он добрел до туалета и, теряя последний контроль, опустился на унитаз. Пожурчав минуту-другую, он вновь принялся кемарить.

– Вставай, несчастье мое! – тормошила его Екатерина, но Хаггард спал.

Русская женщина способна на все, и Катя еще раз подтвердила эту истину, дотащив бесчувственного Хаггарда до постели. Тот валялся пластом – по словам Ломакина, действие препаратов должно было продлиться ровно сутки. И в самом деле, ровно через сутки Хаггард пришел в себя. Первое, что он увидел, было широкое лицо Ломакина.

– Доброе утро, господин Хаггард! Вы только что проснулись после медикаментозного прерывания запоя, и короткого курса дезинтоксикационной терапии по поводу имевшей место белой горячки, или научно выражаясь, алкогольного делирия! – Ломакин был в прекрасном настроении, и с удовольствием артикулировал сложные научные термины.

– Ооо! – отвечал Хаггард.

– Так как ваше лечение было щедро оплачено, то я позволил себе порекомендовать Вашей супруге, – Ломакин кивнул в сторону зардевшейся Екатерины, – новый и абсолютно эффективный метод лечения – антиалкогольное кодирование с применением новейшего импортного препарата!

Ломакин вынул из коробочки прозрачную ампулу и помахал ей в воздухе.

– Эээ… – произнес Хаггард. Он с ужасом осознал, что прекрасно все понимает, но после лечения перестал говорить по-русски.

– Вам трудно говорить! – сообщил Ломакин, – во время сна Вы так скрежетали зубами, что пришлось вставить вам зубную распорку, вот вы ее и закусили… Ничего страшного, немного позже мы ее удалим!

Хаггард счел за благо смолчать, и согласно кивнул.

– Итак, приступим к введению препарата! – Ломакин наложил Хаггарду жгут на руку, и набрал в шприц двадцать кубиков дитиллина.

Этот препарат обычно применяют во время хирургических операций для расслабления скелетной мускулатуры. Препарат вызывает полную мышечную релаксацию, столь необходимую хирургам, и полностью выключает дыхание, но это уже забота анестезиолога, осуществляющего искусственную вентиляцию легких. Разумеется, в обычной практике, прежде чем ввести этот препарат, пациента погружают в наркоз.

Ломакин протер спиртом кожу, и вошел в вену Хаггарда толстой иглой.

– Эээ! – затряс головой Мэтью.

– Успокойтесь, все будет хорошо! – Ломакин, улыбаясь, снял жгут, и нажал на шприц.

– Кстати, после введения это препарата Вам нельзя будет пить и даже нюхать алкоголь. Это может вызвать остановку дыхания и сердца! – сообщил он, введя около половины дозы.

– Эээ? – выпучил глаза Хаггард.

– Вы не верите мне? – Ломакин вышел из вены, бросил пустой шприц, и сунул под нос Хаггарда ватку со спиртом, – вот понюхайте, увидите, что будет!

Несчастный Хаггард едва успел втянуть немного спиртовых паров, как странные судороги пробежали по его лицу, шее, плечам. Задергались руки, потом начало изгибаться все тело. После этой волны его лицо расслабилось, затем парализовало конечности. Сначала онемели руки, затем мышцы туловища и ног. Он еще несколько секунд мог дышать диафрагмой, но потом и эта мышца остановилась.

Ломакин залез Хаггарду в рот, и извлек расширитель из бессильно раскрывшихся челюстей. Глаза несчастного были открыты, и смертельный ужас ясно читался в них.

– Не дышит! – кивнул Ломакин Екатерине, – действует лекарство!

Он не спеша вынул стетоскоп, и методично выслушал легкие и сердце Хаггарда.

– Очень сильная реакция, придется реанимировать! – сообщил он.

Хаггард, находящийся в полном сознании, задыхался, и не мог ничего с этим поделать.

Ломакин привел в действие дыхательный мешок с маской, и начал осуществлять Хаггарду искусственное дыхание. Занятие это было для него рутинным и будничным. Он кодировал по пятьдесят человек в месяц, и его абсолютно не трогали эти судороги и остановки дыхания. ”Что, делать, – кураре!” – посмеивался он про себя.

Наконец, спустя три минуты, дыхание стало возвращаться к бедному американцу.

Ломакин оставил его, и сложил свои аксессуары в большой чемодан.

– На первый раз Вам повезло – я оказался рядом! – гордо сообщил он. Даже нюхать алкоголь Вам нельзя! Но если Вы попробуете выпить, то смерти не избежать!

Оторопевшая Екатерина провела травматолога до двери:

– А можно было на три года закодировать? Деньги у меня есть!

Ломакин снисходительно посмотрел на клиентку:

– На три года нельзя. Организм весьма ослаблен, он бы не перенес такое сильное воздействие. Через год разыщите меня – закодируем еще раз. Если в течение года ваш муж сорвется – повторное кодирование всего за полцены!

На этом мы оставим излечившегося от алкоголизма Мэтью Хаггарда, и вернемся к компьютерному гению Фунтику. Перейдя на пансион Андрея Михайловича, Фунтик развил бурную деятельность.

При взгляде со стороны было бы весьма сложно предположить, что Фунтик выполняет какую-нибудь продуктивную работу. Он неподвижно сидел перед компьютером, непрерывно щелкая мышью, и периодически посмеиваясь. Однако, работа шла. Андрей Михайлович день за днем наблюдал, как Фунтик создает огромную и очень сложную компьютерную игру.

– Это не плагиат? – спрашивал он, когда Фунтик раскрывал очередной компакт-диск, и вставлял в свою игру персонаж из чужой программы.

– Точно. Воровство, – посмеивался Фунтик, раскалывая следующий диск.

Андрей Михайлович был предупрежден, что Фунтик – беспредельщик даже среди хакеров, но ему становилось плохо, когда он смотрел, как тот устанавливает в свою программу чужие разработки.

– Это ребята из Питера делали, до ума не довели, бросили на полпути.

Ввожу Бабу Ягу с параметрами самолета-разведчика, и Змея Горыныча, с параметрами стратегического бомбардировщика. Герой может взять волшебные туфли, летающие по технологии ”стеллс”, и ни в чем себе не отказывать.

– Зачем столько всего, не понимаю, – дивился Михайлович.

– Отвлечение внимания. Обычный трюк. Пока они будут гадать, какой маньяк этот винегрет сотворил, мы потихоньку к ним подлезем, и все их файлы попотрошим. Установим связь с их компьютерами, понимаешь?

Андрей посмотрел на беспредельщика более уважительно. Установка программ ”заднего входа” в чужие компьютерные сети приравнивается как минимум к шпионажу. Фунтику было явно наплевать на возможные последствия.

Андрей вышел на кухню, и занялся хозяйством, чтобы унять невесть откуда появившуюся дрожь в руках. Он отнес на площадку ведро, забитое пустыми пивными банками, вернулся, вскипятил чай, и нарезал гору бутербродов с сыром и ветчиной. Он осторожно поставил все это перед безмятежным Фунтиком. Тот сразу схватил самый большой бутерброд, хлебнул чайку, и начал бешено работать челюстями.

Андрей прикидывал, является ли он организатором, или лишь соучастником.

– Тебе не страшно? – спросил он гения.

– Не-а. Я пофигист, – Компьютерный гений одновременно жевал и долбил пальцами по клавиатуре, – Вот ты действительно смелый. Мне-то что, у меня справка из дурдома. А если поймают тебя – точно в тюрягу засадят!

Андрей остолбенел. Только теперь он начал понимать, во что ввязался.

– Концы рубить как будем? – выдавил наконец он.

– Рубить не будем. Концов не будет. Будем мочить гадов до полного уничтожения.

– Это как?

– Терминация. Уничтожим все, вплоть до железа!

– ”Мы красные кавалеристы и про нас”… – запел Фунтик, бешено долбя по клавиатуре.

Андрей Михайлович медленно оседал по стенке.

Турнир на приз японского посла уже подходил к завершению, когда на нем объявились Быстрицкий со своим другом Цуреном. Старый бурят даже не взглянул на огромный зал, занятый сотней сосредоточенно думающих игроков, а сразу отправился в малый, где тусовка вылетевших из турнира заливала свое поражение добрым потоком хмельного. Там он сразу заметил пожилого китайского господина.

– Знакомьтесь, это господин Тун!

– Игорь Быстрицкий, очень приятно.

– Пожалуйста, присаживайтесь! – за спиной Туна выросли из-под земли два молодых китайца, сносно говорящих по-русски.

– Чай, пиво?

– Спасибо, пока не хочу, – отказался академик, – давайте сперва побеседуем. Это и есть китайские шашки? – он с некоторым недоверием зачерпнул из чаши несколько увесистых, приятно холодящих руку камней.

– Мы называем эту игру Вэй Чи.

– Вероятно, есть какие-то важные философские принципы, хотелось бы сначала познакомится с ними, лучше понять сущность игры. Может быть, господин Тун порекомендует какой-нибудь способ?

– Вы смотрите в самую суть, сразу видно ум ученого. Конечно, такой принцип есть. Постарайтесь глядеть на камни, как на часть самого себя. Устраните деление на наблюдателя и наблюдаемого. Тогда Вы получите шанс слиться с реальностью. А теперь рассмотрим несколько менее общих примеров.

Тун Чжао поставил на свою сторону обе чаши с черными и белыми камнями, начал выкладывать на доске первую композицию…

… Быстрицкий смотрел на расчерченную под прямым углом доску для го, и пытался понять, что говорит ему хитрый азиат. Формально китаец объяснял правила игры, демонстрируя на доске разные ситуации в расстановке черных и белых камней Но беседа имела несколько уровней. Быстрицкий был более, чем уверен, что объяснения китайца относительно большого неструктурированного пространства относятся к России, а большого структурированного – Китая. Значит, Япония – структурированное маленькое пространство – подумал академик, а вслух произнес:

– Выходит, что с точки зрения го, большое неструктурированное пространство является ничейным, и его следует делить?

– Совершенно верно, – подтвердил китаец, – однако, в ваших словах я улавливаю мешающие делу эмоции. Следует, нужно, хочется – это все слова, связанные с внутренней оценкой человека. Реальность не нуждается в субъективной оценке. Нужно чистое, зеркальное отражение объекта, иначе эмоции внесут обязательные искажения, и наша реакция не будет адекватна объективной реальности. Это приведет к большому поражению!

Быстрицкий слушал, и пока еще не просчитал, на какой матрице формировалось мышление его собеседника. В речи Туна сквозили и традиционные буддийские термины, и правильная терминология психоанализа. ”Если матрица сформирована на основе психоанализа – значит западный университет, это нам хорошо знакомо, а если чистый дзэн – вероятно Япония!” – академик был неплохим разведчиком, но с восточным вариантом мышления дела имел мало, и не мог поручится за правильность своих выводов.

Меж тем китаец поменял позицию на доске, и поставил новую композицию. Теперь схема иллюстрировала слабости слишком широко поставленных белых камней.

– Если Вы обратите внимание, то на каждый камень в этой группе приходится более десяти пунктов свободного пространства – комментировал он. Такая группа находится в безопасности только при условии, что рядом нет сильных камней противника.

– А если сильные камни появятся? – заинтересовался Быстрицкий.

– Либо группа усилится новыми камнями, что уменьшит объем внутреннего пространства, и соответственно, ”доходность” этих камней, либо белые предпримут сильную атаку на значительном расстоянии. Они должны создать реальную угрозу жизни камней противника в другом участке доски. Однако последний вариант приведет к неуклонному падению стабильности с непредсказуемым исходом.

– Идеально, когда такая группа занимает независимый континент? – предположил Быстрицкий.

– Да, но вторжение все равно неизбежно. Рано или поздно, но все слабые группы противника на периферии усилятся, и тогда ситуация резко изменится, – отвечал китаец.

Быстрицкий довольно легко контролировал второй уровень разговора, одновременно осторожно нащупывая зацепки на третьем, гораздо более сложном, уровне.

”Он должен дать мне гарантии, мне нужна уверенность, что наша технология не будет работать против нас! Если матрица западная, значит будет апеллировать к логике. Это мне близко, я сразу уловлю попытки обмана. Если восточная – я пока не могу его понять!”

Меж тем китаец вновь изменил композицию. На этот раз схема иллюстрировала две большие группы, имеющие общую границу. Его молодой помощник быстро переводил:

– Самое опасное занятие – нападать на группу, имеющую общую границу с тобой! Если граница оформлена, ее следует укреплять, за этим следует стабилизация и Вас, и Вашего соседа. Стратегически, нападение всегда осуществляется с дальнего расстояния. Это реальность! – китаец улыбнулся, и посмотрел Быстрицкому прямо в глаза.

У Быстрицкого слегка закружилась голова. Он понял. Китаец пренебрег логической аргументацией, полностью избежал столкновения двух полярных точек зрения. Он давал знание более высокого уровня. Чистая работа! Академик понял, что китаец прав. Реальность выше намерений, обещаний, и гарантий.

Действительно, Англия завоевала Индию, Франция захватила Вьетнам, но никогда Англия не захватывала Францию, и наоборот. В самом деле, соседи редко завоевывают друг друга. Гораздо опасней завоеватели, приходящие издалека. Возможно, китаец не врет. Быстрицкий откинулся назад от доски. Ему требовалось время, чтобы понять, каков четвертый уровень разговора.

Тун понял, что русский не вполне доверяет ему. Он сделал вдох, прогнал свою энергию по каналам тела, вывел на выдохе через голову, и сосредоточил в нефритовом диске. Диск запульсировал, преобразуя его энергию, излучая на всех, собравшихся вокруг. Тун сделал еще пару дыхательных циклов, и убедился, что диск установил связь между ним и академиком.

… Быстрицкий уже поднялся, готовый уйти, когда старый китаец вынул из кармана и положил на стол небольшой диск из полупрозрачного нефрита. Академик медленно сел, не сводя глаз с диковинки. Он машинально положил руку на прохладный диск.

– Знакомая вещь? – спросил китаец.

– Приходилось встречаться, - протянул академик., – Хотелось бы посмотреть решетку, провести полный анализ…

”Обратите внимание, это почти идеально гладкая поверхность”…

”Не люблю полировку, затирает все следы обработки”…

”Соотношение размеров”…

”Да, в таких безделушках обычно зашифровано число ”пи”.

”Могу дать на изучение. Хотите – подарю насовсем.”

”Беру. Что хотите взамен?”

”Полную карту разломов Южного Китая. И не беспокойтесь, нас совсем не интересуют Ваши разработки по тектоническому оружию.”

Академик схватился за сердце.

”Не беспокойтесь, это не утечка. Нет, даже на этом уровне. У Старшего Начальника никто не развязал язык…”

Быстрицкий схватился за голову, с изумлением глядя в непроницаемое лицо китайца.

”Не выйдет, ликвидация наделает много шума, да и я не заинтересован в огласке. Конечно, чтение мыслей. Да что ваши НИИ, у нас пятьдесят веков развития экстрасенсорики. Почему я не шевелю губами? Странный вопрос, ты же ученый! В нашем мире все может быть. Успокойся. Этого не слышит никто. Только ты и я. Да ради великого неба, можешь посмотреть мои мысли! Тебе нравится моя дочь? Да и внучка прелестна, не правда ли? Ну, далеко не все! Да и я не все еще знаю о тебе. Вернемся к делам!

Этот диск, его нужно как следует спрятать, хорошо охранять. Впрочем, если он захочет покинуть страну, удержать его будет нельзя. Да, такие случаи бывали.”

”В чем ценность этого диска?” – спросил Быстрицкий, так же не шевеля губами.

”Замечательно! – похвалил китаец, – а говорил, телепатией не владеешь! Диск дает силу непосредственному хозяину, но взамен дестабилизирует энергию пространства в ста километрах вокруг. Сила и удача для хозяина, стихийные бедствия для соседей. Это часть древнего тектонического и психотронного оружия. Оно очень помогало, когда царства были маленькие. Потом экономика подмяла под себя магию. Было выгодней послать тысячу-другую копейщиков, чем проводить рискованные эксперименты в башне мага. Боевые башни поменяли свое назначение, тектонические установки были разобраны, диски превратились в магические талисманы. Пятьдесят веков люди не возвращались к тектоническому оружию.

Но вот пришло время, и две великие страны вновь возвратились к этой проблеме. Американцы вновь экспериментируют с влиянием дисков на психику. Они поняли ценность древнего нефрита, и охотятся за ним по всему миру. А вы-то как пытались воздействовать?”

”Генераторы инфразвука в узловых точках… Но эту программу пришлось свернуть еще при социализме!”

”У нас это называлось ”Барабан Хуанди”. Понимаю, почему вы прекратили эксперименты. У вас не было методов защиты психики, а тектонический эффект не был прогнозируемым!”

”Точно. Все участники эксперимента впадали в панику, как минимум теряли ясное сознание, и генераторы выходили из-под контроля. Кучка безумцев, управляющих инфразвуковым монстром, разрушающим все вокруг себя, в том числе и себя самого, и страшная сила кипящей магмы, готовая в любой момент нанести удар! Реакция Земли не поддавалась предварительным расчетам, мы до сих пор не знаем, что там в действительности творится. Силы громадные, но ими нельзя управлять. Такое впечатление, что джинн смеется над выпустившим его человеком!”

”И вы стали исследовать противоположный аспект?”

”Точно. Начали создавать программу предупреждения катаклизмов. Признаться, добились немногим большего, чем архаичные маги. Зато можем четко различать активные разломы, и узловые точки напряженности. Можем контролировать и мониторировать опасные зоны.”

”Именно такую работу предстоит проделать в Хунани. Мы должны подготовиться. Хотя бы знать место, откуда придет беда. Предупрежден – значит вооружен! Все расходы руководство провинции берет на себя. Мы можем рассчитывать на вашу помощь?”

Академик встал:

– Я Вам верю. Мы дадим технику и людей. Они уже имеют опыт работы в Ливии и Корее. Посылайте официальный запрос, и самолет МЧС приземлится у вас в течении трех дней.

– Не сомневался в Вашем благоприятном решении! – церемонно поклонился китаец, и заспешил к выходу.

… Быстрицкий ехал домой в роскошной машине своего друга Цурэна. Хитрый бурят посмеивался и отводил глаза.

– Скажи, Цурен, а чем, по твоему, сейчас занимается Тун?

Бурят засмеялся:

– Сердце регулирует.

– Он тоже сердечник? – академику стало интересно.

– Нет, с его сердцем все в порядке. Просто во время вашего разговора он был тобой, вы слились в единую информационно-энергетическую систему. Теперь тебе лучше, а у него все болит.

– Зачем он это делал?

– Таков его метод. Он должен был узнать тебя. Он сумел убедить тебя открыться, и сам сделал то же самое.

– Да, – признался Быстрицкий, – я невероятным образом сумел узнать очень многое о нем. Это удивительный человек. Он перезнакомил меня со всей своей родней. Теперь я понимаю, почему он так беспокоится о Хунани. Он глава огромной семьи, а там живут тысячи его родственников.

Цурен кивнул, и автоматически вжался поглубже в кресло, – их прижимал к обочине черный мерседес.

За рулем сидел Итосу, и он мастерски прижал машину Цурэна к обочине. Навстречу Цурэну и академику вышел лично Савабэ-сан.

… Старый японец был непреклонен:

– Я знаю, что диск у вас. Отдайте его сейчас, вы все равно его не удержите! Я готовился владеть диском в течении десяти лет. Я жрец Синто, мне известны секреты, недоступные даже китайцам. Среди вас всех только я один смогу им управлять!

– Понимаю ваши претензии, но раритет передан нам. Официально! Мы исследуем его, и опубликуем данные в открытой печати. А отобрать диск силой у вас не получится. Все. Я отказываюсь продолжать разговор!

Савабэ смотрит на молчащего Итосу, спокойного Сато, озадаченного Копылова. Да, академик явно не тянет на представителя сил зла. Нападать на ученого неразумно. Его люди не поймут нападение на почтенного джентльмена.

– Пусть будет по-вашему! Мы оставляем вас в покое. Временно. Но помните, Ракшас уже подготовлен, и скоро придет, чтобы овладеть диском. Вот моя визитка, телефоны моих людей. Звоните при возникновении проблем. Но лучше отдайте диск прямо сейчас, пока Ракшас не пришел! Я не уверен, что даже лучшие мои бойцы смогут остановить его.

– Я уже сказал – нет!

– Хорошо. Если вам придется применять диск, держите шлифованной стороной от себя! Это магическое зеркало, часть древней защитной системы.

– Разберемся, – отрывисто произнес академик. Он тщательно скрывал свое удивление, и стремился как можно скорее прекратить разговор. Схватив визитку, он поспешил обратно в автомобиль. Они тронулись, и скоро японцы остались далеко позади. Цурэн долго молчал, а самом конце пути сказал:

– Прости, Игорь. Я только что понял, во что мы влезли с тобой. Это целиком моя вина. Пожалуйста, если действительно возникнут трудности, первым делом зови меня!

– Я подумаю. В любом случае, спасибо за помощь, а себя не вини. От судьбы не уйдешь. И волос с головы человека не упадет без воли божьей. Чему быть – того не миновать!

Напряженность вокруг диска, кажется только нарастает, но наши китайские друзья уже почти забыли про него. Старый Тун, например, умчался в посольство – оформлять официальный запрос на гелиометрическую съемку. От результатов этой работы зависит жизнь людей в долине Длинной реки…

… Старый Тун приехал из посольства, потрясая бумагой с десятком печатей.

– Дело сделано, собирайтесь!

Ван сорвался с места, и забегал по комнатам, как торнадо. Он быстро выбрасывал из шкафов чемоданы, вытаскивал из-под постелей большие дорожные сумки.

Фу Мин стоял и не мог понять что происходит.

– Летим в Китай! – пояснил Тун.

– Учитель, но почему именно сейчас? – Фу Мин был в полном недоумении.

– Времени в обрез! Собирайтесь, собирайтесь! – подгонял молодых людей Тун.

– Домой? Я больше вам не нужен? – обрадовался Фу Мин.

– Лентяй! Все только начинается! Через неделю русские составят карту разломов, дадут от ста до трехсот узловых точек. Предстоит восстановить или построить заново триста храмов, освятить их, установить нефритовые талисманы, организовать церемонии.

И все – до начала паводка! Опоздаем – жертвы неизбежны.

А еще дороги, гостиницы, магазины при храмах… Права собственности оформлять… С чиновниками говорить я буду? С архитекторами? С наставниками нашими, да благословит их великое Небо! Нефрит кто будет закупать?

– Нефрит заказан, босс! – Ван собирал чемоданы, закидывая левой рукой все подряд. В правой руке он держал мобильник, и говорил сразу по трем каналам.

– Дело! А этот бездельник что стоит столбом? Пусть одевает рясу, и живо в посольство – у нас полдня до вылета! Чтоб к нашему прилету все буддисты с даосами у трапа! У трапа! Да мусульман не забудьте! И этих, которые по Конфуцию! Всем льготный кредит! Пятьдесят, но лучше сорок процентов мы берем на себя! Остальное – на сорок лет! На сорок! Лети стрелой, живо! – и Тун с удивительной легкостью послал едва успевшего накинуть рясу Фу Мина по направлению к выходным дверям.

… В это время в далекой Калифорнии Дэниэл Смит совещался с группой психологов.

– Хаггард нестабилен, его нервная система надломлена сильными стрессами, – докладывал лидер специалистов по психологии, – мы практически потеряли над ним контроль.

– Кроме того, его интересы полностью ушли из нашей сферы, он самостоятельно занимается полу-криминальным бизнесом, связался с местной мафией, – поддержал своего шефа один из сотрудников.

– Запомните, полу- криминального бизнеса не бывает. С Хаггардом пора кончать! Я даю команду Большой Ликвидации! – подытожил Дэниэл и начал барабанить пальцами по клавиатуре. Набив сообщение, он перекинул его куда-то по электронной почте.

Через сорок минут необходимая команда была передана группе технического обеспечения, еще через десять минут на счет одного из российских телеканалов были, наконец, переведены деньги на давно заготовленный рекламный ролик, и в тот же день этот ролик был показан по телевидению. В тексте ролика содержались ключевые слова, активирующие в памяти адептов программу ликвидации Евангелического Общества.

… Возможно, что ликвидация Евангелического Общества прошла бы по-тихому, и без особых эксцессов, но судьбе было угодно, что его последнюю рекламу посмотрел Петр Петрович Добряков.

Мозг Петра Петровича был буквально напичкан всевозможными рекламными девизами, внушениями и внедренными в подсознание ключами. Он начал зомбироваться еще во времена массовых сеансов телегипноза, потом много смотрел политической рекламы, принимал участие во всех выборах, чтобы не проиграть. Все свои деньги он потерял, последовательно вложившись во все известные финансовые пирамиды и очень жалел, что не смог участвовать в рынке государственных краткосрочных облигаций.

Его мозг был расшатан множеством схожих программ, да и возлияния алкоголя сделали свое дело, убив половину нервных клеток в сером веществе. Неудивительно, что он перепутал заурядную команду ”Пора получать дивиденды” с могучим кодом ” Время получать дивиденды”, который около десятка компаний-однодневок засадили в мозги своих вкладчиков, как сигнал форс-мажорного сбора.

К слову сказать, вина Петра Петровича в этом была не столь большая. Экспертам из Центра Информационной Безопасности следовало внимательней выбирать ключевые фразы, или на худой конец, снабдить их числовым кодом, а не хватать в качестве ключа первые попавшиеся выражения.

… Петр Петрович смотрел телевизор, и ел яичницу глазунью, запивая ее умеренным количеством водки, когда стандартный набор рекламных роликов грубо прервало сообщение:

– Всемирное Общество Евангелических Технологий обращается к Вам!

Петр Петрович даже не успел возмутиться, что задерживается его любимая реклама майонеза. На экране зажглась надпись:

”Пора получать дивиденды! Время встречать господа! Господь любит Вас!”, потом промелькнул какой-то чертеж с поясняющим текстом.

Надпись держалась одну десятую секунды, и Петр Петрович даже не успел ее осознать. Мелькнувший на экране чертеж он и не заметил. Дальнейшее течение телепрограммы не вызвало у него интереса. Петр Петрович доел яичницу, механически вымыл посуду, и позвонил своему старому знакомому Матвею Матвеевичу, с которым сдружился еще в те времена, когда рухнула пирамида Комфорт-банка.

– Время получать дивиденды! – выпалил Петр Петрович, и почувствовал, как между ним и Матвеем с новой силой возобновилась старая духовная связь.

– Где?

– Евангелическое Общество за нас хлопочет. Всемирное. Теперь мы покажем им всем! – энтузиазму Петра Петровича не было предела, – сбор завтра в девять утра, в Кривозацепском переулке!

– Ура! – выпалил Матвей Матвеевич, – теперь дело пойдет!

В этот вечер фраза ”Время получать дивиденды” облетела всю столицу, и даже выбралась в другие регионы страны и ближнего зарубежья.

Тысячи рук листали засаленные записные книжки, вытаскивали старые визитки, давили на кнопки ультрасовременных, или крутили диски устаревших телефонных аппаратов. Люди уже не в первый раз получали эту команду, и знали, что нужно делать. В мозгу каждого всплывала четкая программа действий, и он начинал реализовывать ее с чувством непередаваемого личного удовольствия.

Те, кто обладал организаторскими способностями, запасались маркерами, авторучками и листами бумаги – писать номера на ладошках и составлять списки. Те, кто владел кистью и красками, готовили плакаты, покрывая листы ватмана ровными рядами букв. Молодые и сильные обматывали поясницы мягкими поясами – им предстояло сдерживать вооруженных дубинками стражей порядка. И старой бабушке Наине Семеновне тоже нашлась посильная работа. Она получила команду глубокой ночью, и сразу принялась названивать на телевидение…

… Наталья Симонова уже не раз хотела бросить работу на телевидении, но вновь и вновь откладывала свое решение. Вот и сейчас, когда было уже глубоко за полночь, она в сотый раз обещала себе бросить все. Она дежурила на телефонах, и должна была принимать звонки от зрителей ночного канала. Увы, телефоны молчали.

Монитор на стене устало транслировал происходящее в студии:

Великий Еремей Нужников вел бесконечно длинный разговор с подростковым гинекологом из ”Общества содействия несовершеннолетним матерям”. Они уже обсудили проблему материнства в несовершеннолетнем возрасте с разных сторон, и несколько исчерпали тему беседы.

– Спасибо, вот мне уже сообщают, что есть много звонков от телезрителей, – говорил Нужников, – кстати, а как молодые матери ограждаются от пагубного воздействия улицы, криминальных элементов, сутенеров наконец?

Гость заерзал в кресле и начал вести речь об образовательной программе, одобренной Юнеско. По нижнему краю экрана в десятый раз побежала строка с номерами студийных телефонов. Гость углубился в дебри академических терминов, объясняющих особенности становления личности в пубертатном возрасте.

Нужников кивал, криво улыбался:

– Это все прекрасно, к нам как раз идет множество звонков именно о роли Юнеско. Нельзя ли осветить этот вопрос поподробнее? – воспользовавшись тем, что камера переключилась на гостя, он повел глазами в сторону телефона и слегка скривил правый угол рта.

Наталья видела отчаянную жестикуляцию шефа, означавшую ”Давай звонки”, и с горечью понимала, что ей опять придется имитировать телезрительницу. Телефоны молчали, как убитые. Наконец, о чудо! – один из них ожил.

Звонок шел с мобильника, в трубке раздался молодой женский голос. Наталья быстро переключила разговор на студию.

– Вот у нас как раз звонок, – сообщил Нужников, – пожалуйста, вы в эфире.

– Я молодая мать.

– Замечательно! Сколько вам лет? – поинтересовался журналист.

– Четырнадцать. Я сейчас в роддоме.

– Прекрасно, и как ваше настроение?

– Плохое. Меня задерживают с выпиской.

– Почему?

– Может быть, какие-то проблемы со здоровьем, такое бывает, – вклинился в разговор гинеколог.

– Я в порядке, врачи говорят, что это из-за ребенка.

– Случилось что-нибудь серьезное?

– Да мне по барабану что с ним, а завтра ночная дискотека. Меня там ждут. Я не хочу ее пропускать!

– Вам наверно не стоит теперь ходить на дискотеки, – предположил Нужников.

В эфире раздался дикий визг:

– Да пошел ты в жопу, козел! Падлы гадские! Суки, всех ненавижу!

Нужников быстро бросил трубку.

– Извините, плохая связь, У нас еще много звонков, пожалуйста, мы ждем ваших мнений по телефонам… – оператор в очередной раз пустил бегущую строку.

Наталья билась в истерике. Все, с нее довольно! Она вывела телефоны на прямую связь со студией, и опрометью бросилась вон из этого бедлама.

Гость попытался было откомментировать сей плод становления личности в пубертатном возрасте, но на счастье, раздался новый звонок. Звонила пожилая телезрительница.

– Как вас зовут? – поинтересовался ведущий.

– Наина Семеновна.

– Вы вероятно, возмущены предыдущим звонком? – поинтересовался журналист.

– Нет. Я звоню, чтобы сказать, что настало время получать дивиденды для всех обманутых вкладчиков. Сбор завтра в девять часов в Кривозацепском переулке.

Нужников быстро бросил трубку и скривил оба уголка рта, что обозначало: ”Какой мудак сидит на телефонах?” К сожалению, в этот момент все его сигналы были абсолютно бесполезны – у телефонов не было никого. Нужников покривился, и поднял трубку, выпуская в прямой эфир очередной звонок. Уже по тембру голоса и характеру речи он понял, что имеет дело с полным шизофреником. Не вникая в суть вопроса, он вновь швырнул трубку на рычаги:

– Вот, опять разъединение, – он посмотрел на подросткового гинеколога, и спросил, – а Вы сами собираетесь завтра в Кривозацепский?

– Разумеется, – ответил гость, – я за свои вклады буду горой стоять. Биться, так до последнего!

После этого телефоны как прорвало. Десятки телезрителей только и говорили, что о завтрашнем сборе в Кривозацепском. Ночной эфир был испорчен окончательно.

На следующее утро в маленьком переулке около института Недр Земли начала собираться возбужденная толпа. Группы, составлявшие ее, были столь разнородны, что с первого взгляда было трудно догадаться, что может объединять столь несхожих между собой людей.

Да и сами участники стихийного сборища долго не могли определиться, с какой такой целью они здесь собрались, и нет ли тут ошибки. Наибольшая плотность толпы была вокруг активных членов Всемирного Общества Евангелических Технологий. Тут все было ясно. Старшие знали, что их предали, нагло и бессовестно обманули, и вина полностью лежит на негодяе Хаггарде. ”Евангелисты” строились, готовясь идти на разгром своего офиса.

”Главное – уничтожить все документы, а если получится – хорошенько проучить Хаггарда” – всплывала в их сознании секретная программа. Но добиться решительных действий им не удалось: вокруг шныряли люди, явно запрограммированные на что-то другое.

Беспорядочно суетящиеся зомби вносили хаос и дезорганизацию в ряды ”евангелистов”. Они сбивали общий боевой настрой своими нелепыми выкриками и апелляциями. Зомби трясли просроченными ваучерами, акциями и ценными бумагами обанкротившихся фирм, требовали вернуть деньги, расхищенные криминальными банками.

Разделенная внутри себя толпа превратилась в единый информационный механизм, парализованный глобальным сбоем в программе. Не имея четкого плана действий, люди беспорядочно топтались, суетились, как пчелиный рой, вылетевший из улья. Настроение собравшихся резко упало, некоторые начали расходиться по домам.

Но заложенные в подсознание людей рефлексы действовали безупречно. Главная цель была на время оставлена, и заработали реакции упорядочивания и подчинения вожакам. В течении считанных минут сработали программы ликвидации сбоев, и порядок был восстановлен. Над головами собравшихся были развернуты плакаты, в каждой небольшой кучке нашлись старшие, и они начали с первого этапа – составления списков.

– Вкладчики ”Эффект Банка”! Записываемся по одному!

– Акционерное общество ”Фавор”!

– ”Сластилина”!

– ”Единый Финансовый”!

– ”Всемирное Общество Евангелических Технологий”!

В толпе зародилось упорядоченное движение. К каждому из организаторов мгновенно выстроилась очередь. Многие занимали сразу в несколько очередей, люди задвигались. Упадок духа сменился оживлением, все радовались, существуя в привычной, заложенной в подкорковые программы колее. Над головами толпы высоко взметнулись плакаты:

”Банку Империя – быть!”, ”Вместе со Сластилиной – навсегда!”, ”Свободу организаторам пирамид!”, ”Наши акции – наше счастье!”

Совершенно отдельно развевались плакаты: ”Господин Хаггард, верните наши деньги!”, ”Нет грязным технологиям выманивая денег у населения!” Немного позже был поднят самый большой плакат, аккумулировавший волю всех собравшихся. Он был написан неровными черными буквами на красном фоне, и гласил: ”Хаггарда – к ответу!”

Все происходящее в нашем мире отражается в других мирах, и все, что происходит в других мирах, отражается на Земле. К описываемому моменту времени сумма поступков людей вновь нарушила равновесие сил добра и зла, и обитатели нижних миров решили, что пора переходить в наступление …

… Горыныч сидел и смотрел, как красный карлик в тысячный раз встает над горизонтом его измерения. Дракон знал, что в более сложных мирах эта звезда превращается в желтое солнце, удваивается, превращается в бесконечное множество звезд. Горыныч представил на миг, каково сидеть у дна миров, где не видно и этого светила, время полностью отсутствует, а из всех пространственных измерений существует только одно. По своей воле в одномерный мир не сунется никто, это Горыныч прекрасно сознавал.

– Однако, эта мысль вовсе не случайно пробилась из моего подсознания! – подумал дракон, – если принять за основу, что в подсознание она пробилась из коллективного бессознательного, то мы логически приходим к выводу, что мысль появилась извне!

Дракон свернулся кольцом, подпер морду изогнутым хвостом, и сморщил лоб, изобразив пародию на Роденовского мыслителя. Затем он выпрямился, заложил передние лапы за крылья и пошел на задних, помогая хвостом поддерживать равновесие. Пройдя вдоль берега с десяток шагов, он круто развернулся, и произнес:

– Но кто же это, дорогие мои слушатели, – дракон позволил себе забыть, что из всех его слушателей в этом мире были только безмозглые ракообразные, – кто же мог послать в коллективное бессознательное мысль, что мне, Горынычу, имеет смысл спуститься в темное и страшное дно миров? Самого себя я уже исключил, так как это место вызывает у меня самые неприятные ассоциации. Значит, эта мысль рождена в иных измерениях. Обитатели высших миров милостивы, и никому не пожелают такой незавидной доли, значит они тоже исключаются. Обитатели средних миров вообще не забивают себе головы такими проблемами, остается тот, кто на дне миров в данный момент находится. На дне миров находится только Кощей, значит это он меня и позвал!

– Слушаюсь, Ваше Бессмертие! – четко отрапортовал Горыныч и ринулся в волны. Дракон погружался, стремясь достигнуть дна своего океана в самом глубоком месте, где его измерение частично пересекалось с миром Кощея.

Горыныч крайне боялся попасть на дно миров, но Кощея он боялся еще больше, прекрасно зная, что всю вечность бессмертный в своем заточении не просидит. Добравшись до дна, Горыныч мысленным усилием создал проход, который расширился, превратился в пещеру, и вот с потоком мертвой воды его стало засасывать в другой мир. Дракон заметил, что покидает пределы родного измерения, и отключился. Это не была смерть, да и смерть была дракону не в диковинку, он умирал и возрождался бесчисленное количество раз. Этот переход был похож на смерть, но смертью не являлся, просто сознание дракона просачивалось из его измерения в мир заточения Кощея, страшное место, где не было времени, и существовало только одно пространственное измерение.

Не было не вспышки, ни звука, ни какого-либо сигнала о переходе. Просто исчезло все. Исчезло окружающее пространство, исчезло время, собственное тело, остановилась даже мысль. Несколько мгновений, а может быть лет, он не чувствовал ничего. В его сознании безраздельно господствовала полная тишина.

Наконец, в абсолютном небытии мелькнула спасительная мысль: “Я есмь!”, и дракон понял, что он еще существует.

В отсутствии времени дракону потребовалась здорово напрячься, выстраивая перемешанный пасьянс одновременно происходящего, произошедшего, и будущего в линейную последовательность. Хвала тьме, самые страшные карты лежали в конце, и воспринимать эти образы Горыныч решил в последнюю очередь. Наконец, он разложил одновременно существующие срезы реальности в единую логическую последовательность. Зная наперед, что будет в конце, он еще раз прошелся по цепочке одновременно произошедших событий:

… Он понял, что жив, и теперь его сознание смогло наполнить спасительными иллюзиями окружающую действительность. Первое, что он почувствовал, была темнота. Темнота не имела пределов, начала и конца, градаций и оттенков, но это было уже не ничего. Темнота существовала, а значит, существовал и сам Горыныч.

– Неплохо, – пробормотал дракон, и ощупал себя хвостом, раздвоенным языком и лапами. Сознание не смогло придать ему какой-то определенной формы, и он представил себя маленькой летучей мышью. Так получилось гораздо лучше, и он пискнул, стараясь определить приблизительную форму окружающего мира. Иллюзия звука заметалась в пространстве, отразилась, и дракон понял, что находится в туннеле, абсолютно круглом вверху, и возможно, бесконечном по длиннику. Внизу тоннель имел довольно сложную структуру. Крупный гравий, насыпанный в виде горки, чередовался с кусками дерева, лежащими через равные промежутки, а по бокам располагались бесконечные стальные балки, скрепленные с деревом при помощи болтов. Когда Горыныч уже почти сложил в своем сознании окончательную картину, его оглушил дикий шум, темноту прорезал слепящий луч прожектора, а стальные рельсы звонко загудели и завибрировали. Из бесконечности на него несся поезд.

Горыныч принял удар, распался на молекулы, пролетел сквозь паровой котел, топку с неугасимым пламенем, вагон с углем, и вновь собрал свое восприятие уже внутри комфортабельного салона. Салон был обставлен мягкой кожаной мебелью, над большими диванами висели круглые абажуры с толстой бахромой. Над столом, застеленным толстым зеленым сукном, висел круглый светильник с металлическим отражателем, дающий резкий неприятный свет. На стене позади стола висела карта боевых действий. Этот салон был слишком хорошо знаком дракону, и он автоматически принял человекоподобный облик.

Закончив с трансформацией, дракон сфокусировался на человеке, сидящим под картой. Человек был одет в кожаную скрипучую куртку, на плече был приколот алый бант. Человек имел на боку огромных размеров маузер, носил очки, и в данный момент пил крепкий чай из стеклянного стакана в тяжелом серебряном подстаканнике.

– Садитесь, товарищ! – человек с маузером резко указал свободной рукой на кресло.

– Здравствуйте, товарищ Троцкий, – осевшим голосом выдохнул дракон.

В этот момент красный нарком несколько раз трансформировался, последовательно принимая формы Ивана Грозного, Нерона, и Каллигулы, и наконец превратился в классического Кощея в черной металлической короне, с многочисленными амулетами в форме костей и черепа. Кощей вышел из-за стола, и раскинулся на длинном упругом диване:

– Что, нравится у меня?

– Бесподобно! – присвистнул Горыныч.

– Сила воли! – похвастался Кощей, – своим разумом я уничтожил однообразие бесконечности, своим могучим воображением я создал свет и движение, и могучий механизм, именуемый для простоты паровозом!

Дракон хотел похвалить Бессмертного за удачную пародию, но ему показалось, что Кощей относится к своему творению более серьезно. Он принял облик человеко-ящера, и пресмыкаясь, произнес:

– Ваше бессмертие, своим актом творения, вы доказали, что способны и в одномерном измерении создать гармоничный, стремящийся к неуклонному движению вперед, высокотехнологичный мир. Этот мир имеет внутри себя источник непрерывного движения, и являет собой образец высочайшего совершенства!

Кощей расплылся в улыбке.

– Это что! Вот, смотри, – он подвел дракона к одной из стен. На стене висел экран, в глубине которого беспорядочно двигались разноцветные полоски, – аквариум себе завел!

– Невозможно поверить! – ахнул Горыныч, – Повторить библейский акт сотворения жизни! Прекрасно, прекрасно! Немедленно заведу себе такой же!

– Что, уже обратно намылился? – подозрительно прищурил глаз Кощей.

– Готов выполнять любые распоряжения, – корректно обошел тему дракон.

– Верно, верно, – Кощей придал себе вид коренного обитателя Чукотки, и произнес, характерно коверкая слова:

– Однако, твоя пора наверх отправляться! Мало-мало ходить, смотреть, за русская люди наблюдать! – чукчу сменил заросший бородой горец, – нэмножко надо кое-кого рэзать, нашим поможешь.

Кощей стал распадаться на сотни и тысячи созданий, наконец страшным усилием воли сумел стабилизировать свой образ. Теперь он превратился в солидного пожилого человека с депутатским значком. Он говорил медленно, тщательно пережевывая слова:

– И вообще, разузнайте настроения на местах! Привлекайте на нашу сторону всех без исключения! Недовольных приказываю мочить в сортире!

Горыныч поежился.

Кощей вновь принял свой классический облик, одернул черную мантию:

– Я собираю все силы. Наши уже собираются на Лысой Горе. Ты пойдешь вперед, будешь работать в контакте с Ракшасом!

Горыныч побаивался Ракшаса, и от всего этого он уже не ждал ничего хорошего. Похоже, Кощей заметил его колебания:

– Да уж не струсил ли ты?

У дракона было плохое предчувствие, но он скремнился, и твердо подумал:

– Нет!

– Замечательно! – обрадовался Кощей, – Отправляйся, дорогой, на Калинов мост! Пришло тебе время еще раз мне послужить!

Горыныч подобрался, пристойно кашлянул:

– Служу силам зла, Ваше Бессмертие! Кстати, а где ближайший выход?

– Выход только один, дорогой, – ласково посмотрел на дракона Кощей, – натурально, через трубу!

Горыныч похолодел, затрясся от ужаса.

– Что, голубчик, замерз? Ничего, сейчас согреешься! Ну, пошли!, – и Кощей потащил Горыныча к топке.

… Вместе с паровозным дымом Горыныч легко проник сквозь несколько нижних миров, собрал свое восприятие, и вновь восстановил сознание и память. Воспользовавшись органами чувств, он обнаружил себя плывущим в водах речки Смородины. Приближался Калинов мост.

Белый слоистый туман стлался над Смородиной, расползался по низким, заросшим густой травой и кустарником берегам. Горыныч выполз из воды в заросли ивы, отлежался, приноравливаясь к здешним условиям.

Пространство имело три классических измерения, время здесь тоже существовало, над горизонтом вставало яркое летнее солнце. Горыныч прикинул, что в драконьем обличье ему оставаться не с руки, и принял облик черного ворона.

Попробовав горло в хриплом “Карр!” он подпрыгнул несколько раз, и взлетел на дерево.

Туман стлался над рекой, достигал своими языками черного соснового леса, клубился над заросшими диким кустарником овражками. Ворон каркнул еще раз, взлетел, и направился навстречу солнцу, медленно взмахивая крыльями.

Спустя пару минут лету, он окончательно сориентировался в пространстве. Он пересек поле, по которому прошли в незапамятные времена племена ариев, направляющиеся в Индийскую землю, оставил в стороне холмы, где скифы ставили своих каменных идолов, отмечавших путь от Уральских ворот к Дунаю, и полетел над истоптанной конскими следами широкой дорогой, по которой степняки каждое лето выводили на юг вереницы рабов. Дорога упиралась в город, окруженный внушительными стенами и высокими башнями.

Уже на подступах к городу ворон заметил необычное движение. Все ворота были открыты. Вокруг шла бесконечная ярмарка.

… Но вернемся к той юной девушке, которая этой весной познакомилась с Иваном Копыловым в популярной дискотеке ”Механический апельсин”. Их встреча произошла при весьма бурных обстоятельствах, и сопровождалась неожиданно развернувшимся массовым побоищем. За те недолгие два месяца, прошедшие после посещения дискотеки, в жизни Ирины произошли некоторые изменения.

Правильнее было бы сказать, что изменения произошли более в ней самой, чем в окружающей ее повседневной действительности. Изменилась она. Ирине надоело быть последней во всем. Она захотела стать лучшей. Она решила поступить в колледж, и ежедневно ездила на подготовительные курсы. Она стала бегать каждый день по три километра, начала качать спину и пресс, следить за осанкой. Если бы не эти усилия по укреплению физической формы, она бы ни за что не справилась с интеллектуальными нагрузками. А нагрузки были очень и очень…

… Ирина сидела в метро, концентрируя свои мысли на сборнике упражнений. Это были задачи для поступающих в экономический колледж при Институте торговли и хозяйственной деятельности. Задачи были посложнее, чем в школьном курсе, но слава богу, примеры давали все необходимые пояснения. Ирка знала, что большинство детей новых русских не способны даже правильно переписать эти длинные формулы, но все равно будут приняты – о взятках в колледже знали все. Но педагоги честно говорили им, что небольшой шанс пробиться своим умом все-таки есть. Ведь руководство должно иметь хоть несколько студентов, способных представить интеллектуальное лицо института. Чтобы попасть в число счастливчиков, нужно было решить все задачи из сборника, да еще сдать три письменных экзамена. Это было трудно, но Ирка твердо вознамерилась победить.

Скоро Ирина устала, засунула сборник в сумку, расслабилась. Перед глазами мелькали строчки задач, символы мировых валют, она считала свои и чужие деньги…

Последнее, что она запомнила, засыпая, были слова президента: ”Россияне! Наша экономика находится в глубоком кризисе!” Она заснула, и услышала звуки ярмарки.

… Ира огляделась, и поняла, что находится в маленьком, грязном городке.

Все дома в городе были деревянные, одно и двухэтажные, некоторые были покрыты почерневшим от сырости тесом, а большинство – обычной соломой. Срубы были старые, вросшие по самые окна в землю, точнее в жидкую грязь, в которой были замешаны опилки, солома, и картофельная кожура. В грязи копошились мелкие свиньи, бегали куры, собаки и воробьи. Вся эта шумная, хлюпающая и хрюкающая масса ужасно воняла.

Редкие обитатели города произвели на Иру странное впечатление. Больше всего они напоминали ожившие деревянные игрушки – низкорослые, с грубо вырезанными чертами лица. Кургузые мужички и бабы были поразительно серо одеты, имели плоские, невыразительные лица. Иру поразило, что они все принадлежали к одному крестьянско-посадскому сословию. На улицах не было не богато одетых купцов, не попов, не говоря уже о боярах. Большинство людей спешили покинуть свои дома, и направлялись в сторону широко распахнутых ворот.

Ирка вышла через огромные деревянные ворота, прошла по подъемному мосту через неглубокий, залитый грязный водой ров, перешагнула через вдребезги пьяных охранников, и оказалась на ярмарочном поле. Повсюду были раскинуты яркие цветные шатры, тысячи людей орали, предлагая товар, кого-то били, где-то актеры пели песни и устраивали на высоких помостах потешные представления. Товаров было – полное изобилие. Во всех ларьках торговали водкой и пивом, печатными пряниками, шаурмой, да ситцами заморскими. Восточные люди жарили шашлык, на каждом шагу выступали заезжие плясуны и факиры.

Ирка заметила, что большинство мужиков были пьяны в стельку, уже и лыка не вязали, да и многие женщины выглядели не лучше. Трезвыми были только те, кто подходил к будке, в которой косоглазый подьячий выдавал ваучеры, занося фамилии и клички в толстую домовую книгу. Получив свой ваучер, Ирка быстро обменяла его на кошель с деньгами и направилась поглазеть на представление. Большинство мужиков уже позакладывали последнюю рубаху, и клянчили деньги у затянутых в черные костюмы немчинов. Немчины кряхтели и жались, возводили очи к небу, клялись, что они и сами голы и нищи. Под конец немчины обычно ломались, и заставив мужика подписать какие-то бумаги, ссуживали деньгами на опохмел. Ирке показалось, что мужики неграмотны, и не понимают, что подписывают. Самое удивительное, что бедно одетые немчины торговали этими расписками, предлагая их оптом немчинам побогаче, или сдавая их за товар восточным купцам крайне сомнительного вида.

На Ирку наткнулся подгулявший крестьянин.

– Чего гуляем, мужик? – удержала его за рукав Ирина.

– С луны свалилась! Умер пес окаянный царь! Дворец уже пропили, теперь стены пропиваем. Демократия!

Ирина заметила в толпе большой плакат с чертежом городских стен. Стены были поделены на сектора, башни пронумерованы, и деловитые писцы сбывали все это хозяйство с аукциона. Худые немчины торговались лениво, всем своим видом показывая крайнюю степень презрения к покупаемому объекту. Восточные люди шныряли вокруг, и тоже старались сбить цену. Писари продавали участок за участком, и выдавали грамоты, подтверждающие права собственности. Вокруг покупателей тут же возникал вторичный рынок ценных бумаг, тут дело порой доходило до поножовщины. Немчины нанимали зверовидного облика мужиков для охраны, значительно поглаживали заткнутые за пояс кремневые пистолеты.

Ирка хотела принять участие в аукционе, на котором продавались Серебряные Ворота, но в толпе случилась давка, ее оттерли, кого-то уронили, и трижды прошлись поверху.

– А ну вас всех, идиоты! – обозлилась Ирина, и поплелась обратно в город. Ее уже тошнило от вида ситцев, водки и пряников. Перед воротами она была вынуждена остановиться. Проход был перегорожен цепочкой, и огромный мужик взимал с каждого проходящего деньгу. Тощий немчин стоял в сторонке и следил, чтобы тот не утаивал прибыль. Ирка обозлилась, подобрала камень, и швырнула в пролетавшего мимо ворона.

… Горыныч просто обалдел от радости, увидев, как обитатели города распродают собственные оборонительные сооружения. Еще более он обрадовался, заметив, как шустрые мужички меряют аршинами землю вокруг городских стен. “Теперь глупым русским конец!” – торжествовал Горыныч, наблюдая, как немчины разбирают башни на кирпич для коттеджей. Ворота сделались местом получения прибыли, народ толпился, но платил, и только какая-то девка швырнула в него камнем. Горыныч развернулся, и теряя перья, неровно полетел к речке Смородине. Он спикировал в реку, на ходу превращаясь в водного ящера, и сила Кощеева заклятья вновь потащила его по бесконечной последовательности пространственно-временных измерений.

Дракон еще несколько раз выныривал из Смородины, постепенно поднимаясь по лестнице восходящих миров. Город с каждым разом становился все больше, а люди – все выше и стройнее. С Калиновым мостом тоже происходили трансформации. Сначала это была просто гать из сучьев и тростника, наваленных на грязный болотистый ручей. Потом дракон увидел деревянный мост, перекинутый через небольшую речку, и разбойного вида молодцов, требующих мостовую плату со всех проезжающих. На очередном уровне змей с удовольствием наблюдал, как викинги, шедшие из Скандинавии в теплые моря, топили разбойных молодцов в Смородине, а мужички помогали им смолить лодьи, немало пострадавшие при переволакивании от верховьев Волги. Еще через несколько уровней через мост катили во множестве обозы с днепровским хлебом, а на юг шли пушнина и меха. Вокруг моста появились многочисленные кузницы, и Калинов мост превратился в Кузнецкий.

К великому неудовольствию змея, в городе появились деревянные церкви, а затем на холме вырос Кремль. Дракон с растущим раздражением наблюдал, как увеличивается количество церквей, обгоняя рост числа кабаков. Но вот, слава Кощею, воздух над городом пропороли железные трубы, и Горыныч понял, что он выходит на уровни, где силы зла крепко закрепились, не давая продвинуться влиянию верхних миров. Приближался уровень, где силы тьмы были собраны в единый кулак, их форпост на границе с многомерными измерениями.

В конце концов дракон добрался до места, в котором сила заклятья Кощея оказалась нейтрализованной влиянием, идущим из верхних сфер, и где стояли, разделенные красной стеной, храмы Кремля, и пирамида любимого Кощеева ученика. Энергия света, идущая от белых храмов, увенчанных золотыми куполами, рассеивала эманации зла, и без того ослабленные толстой стеной гранитной пирамиды. Тем не менее дракон сумел подключится к энергии лежащего в саркофаге, и его дух окреп. Он медленно трансформировал свое сознание, приноравливаясь к сложным условиям этого мира. На этом уровне дракон уже не мог собрать собственное физическое тело, и ему пришлось подыскивать себе подходящего носителя.

В это время в маленьком подвальном помещении института Недр Земли академик Быстрицкий с тревогой разглядывал показания приборов. Впервые за много недель атмосферное давление быстро падало, электростатический потенциал, наоборот, рос, а сейсмограф выписывал абсолютную прямую. Земля молчала, и это молчание было страшным. Академик покачал головой и протянул тонкий пластиковый шланг от врытой в землю трубы к струйному газоанализатору. Допотопный прибор-инвалид кашлянул, засвистел, и стал со стоном и стуком засасывать в себя воздух. Когда прошло минут десять, академик сумел определить объемную концентрацию гелия в пробе. Цифра потрясла его. Он явно представил себе, как на глубине в десяток километров могучие монолитные плиты медленно и плавно расходятся, открывая врата в преисподнюю…

Несколько минут он молча смотрел на страшные цифры. Наконец, навязчивые звуки транзисторного приемника вывели его из оцепенения. Шла передача о митинге недовольных вкладчиков в Кривозацепском. Качество приема было ужасным, из динамика шел непрерывный громкий треск. Наконец, академик принял решение. Он схватил телефон, потянул на себя. Движение получилось неловким, телефон упал, стукнулся корпусом об пол. Быстрицкий с раздражением убедился, что аппарат вышел из строя – в трубке была полная тишина.

Академик поколебался минуту-другую, и побежал наверх, к телефону-автомату. Жетонов не было. В сердцах он долбанул трубкой по диску, впрочем, тут же устыдясь такого поступка. Пришлось бежать на проходную, где дежурил хорошо знакомый охранник.

– Принесла нелегкая! – поприветствовал его Степан Кузьмич, старый вохровец, пенсионер и ветеран войск КГБ. Кузьмич сидел перед окошком проходной и методично отрывал крылышки пойманной мухе. Быстрицкий зло посмотрел на него, и схватил трубку.

– Долго не болтай, телефон платный, между прочим, – выкобенивался охранник.

Быстрицкий чувствовал себя очень плохо. Болело сердце, перенесшее два инфаркта, кружилась голова. Он взял себя в руки и начал методично обзванивать всех.

… Когда Савабэ Городзаэмон получил приглашение академика немедленно приехать, он не стал долго раздумывать. ”Время” – подумал он, и тут же связался с Ёшинакой.

– Бери всех, кого сможешь достать, сбор около института Недр Земли, это в Кривозацепском переулке, – скомандовал он.

Кроме группы Городзаэмона, к институту Недр Земли направились специалист по тибетской медицине Цурен и безалаберный Сергей Котеев. Хвала небесам, Андрей Петров, аспирант академика, был непосредственно в здании института, и бегом направился в его подземные владения.

Быстрицкий закончил последний разговор, и медленно пошел по направлению к своей лаборатории. Кузьмич облегченно вздохнул, задвинул подальше телефон, и откинулся в кресле, наслаждаясь покоем и одиночеством. Затем он зачитал мухе приговор, и насадил ее на колышек, сделанный из канцелярской булавки и ластика. Насекомое шевелило оставшимися конечностями, и беспомощно крутило головой. Проследив за направлением взгляда больших фасетчатых глаз, вохровец увидел, что митингующая толпа неузнаваемо преобразилась. Он схватил телефон и позвонил непосредственному начальнику:

– Георгий Аркадьевич, Степан Кузьмич беспокоит! У меня митинг напротив объекта, возможны ЧП!

Кто сказал? Сам Петрович? А со стороны Матвеича никак нельзя? Что, и он тоже вложился? Нашли, кому деньги доверять! Так что мне делать?

Кузьмич прижал трубку покрепче к уху и выпрямился

– Так, понял! А если они этот офис разнесут к чертовой матери?! Есть! Понял! Так точно!

Кузьмич повесил трубку, и еще минут десять размышлял над странным приказом ”не вмешиваться”. Как всегда, начальство обиделось, и решило наказать бизнесменов, а если кого при этом убьют, так Кузьмич будет виноват! Видать, этот Хаггард их здорово достал…

Уже десяток ораторов сменил друг друга на импровизированной трибуне, когда толпа наконец дозрела. Выступления уже никто не слушал, точнее, люди обращали внимание не на слова, а на интонации и силу голоса. Особым успехом пользовались раскатистые грохочущие фразы, похожие на звуки военных команд, и истеричные отрывистые крики. Каждый такой крик вызывал бурю ответных эмоций в людском море – люди улюлюкали, громко кричали в ответ. Эта ответная реакция заражала и самих ораторов. В данный момент на ящике стояла Наталья Курочкина, решившая говорить о несправедливости в деятельности ООО ”Сластилина”. Ее первое слово было:

– ”Товар-рищ-щи!”

– Ооо! – взревела толпа.

Наталья почувствовала сладкое возбуждение, горячую волну, смывающую с ее сознания последние преграды. Толпа дышала, двигалась, ворочалась, как огромный зверь. Наталья Курочкина широко открыла глаза и рот, и вся отдалась сладкой воле этого зверя.

– ”Смерть ненавистным фашистам!” – закричала она.

Зверь вставал на дыбы, радовался, плескался у ее ног. Наталья почувствовала как спазмы удовольствия выгибают и жгут ее горячее тело. Воля сладкого зверя ласкала ее от кончиков стоп до самой головы, волны ласкового тепла залили ее с головой. Слезы радости брызнули у нее из глаз.

– ”Слава великому Сталину!” – выкрикнула она в сладких судорогах экстаза.

… Савелий Иванов тоже был обманутым вкладчиком, как и большинство собравшихся в Кривозацепском. Он тоже пришел побузить, привлекая внимание общества к своим проблемам, но с каждой минутой происходящее вокруг нравилось ему все меньше и меньше.

”Эмоции эмоциями, а деньги деньгами” – решил он, и отчаянно протолкался к импровизированной трибуне.

– Главная цель нашего сбора здесь состоит в том, чтобы с помощью Евангелического Общества постараться вернуть наши деньги! – начал он, но его освистали.

Точнее говоря, это был даже не свист. Савелий посмотрел в искаженные, враз поглупевшие лица, и ужаснулся. Люди орали, выли, рычали, уподобляясь диким животным. Он отчетливо слышал, как в толпе раздавалось хрюканье, блеяние, мычанье. Какая-то старушка громко кукарекала, пожилой мужчина скакал и блеял козлом. Савелий вдруг понял, что в лицо ему смотрят тысячи бесов, для маскировки напялившие на себя маски людей. Он ужаснулся. Бесы заметили, что он дрогнул, и тысячи рук потянулись к нему…

… Степан Кузьмич был очень и очень старым работником охраны. Он прекрасно знал, кто и зачем инспирирует такого рода массовые волнения, и знал, что рано или поздно все это кончится большим погромом. В том, что погром неизбежен, он убедился, видя искаженные лица и крепко сжатые кулаки. У него был выбор – вести себя, как честный идиот, или…

Просчитав все варианты, он направился в офис Евангелического Общества – там стояли неплохие компьютеры …

… Дракон прекратил свое общение с лежащим в саркофаге, и перенес внимание на окружающий мир. Силой своего сознания он призвал пролетающего мимо ворона, и переместил в птицу свое ментальное поле. Подавив слабый огонек птичьего разума, дракон сделал круг над площадью, и стал подниматься по спирали, медленно набирая высоту.

Был поздний вечер. Солнце уже закатилось, и только последние его лучи, огибаясь вокруг края земли, подсвечивали тяжелые облака над горизонтом. Тонкая полоска света выбивалась из-под тяжелых туч на северо-западе, где перемешивались друг с другом пурпурные и темно-синие полосы. Все остальное небо было иссиня-черным, а недавно поднявшуюся молодую луну закрывали низкие облака. Восходящие потоки воздуха шевелили мелкие перья, давали опору его крыльям, поддерживали его полет. Однако что-то было не так. Слишком спокойный воздух таил в себе подвох, тревожил, предвещал беду. Дракон сделал широкий круг, вглядываясь в горизонт, и понял, что к городу приближается ураган.

… Поднимался ветер. Его резкие порывы рвали листья с деревьев, гнали в воздухе тополиный пух и обрывки бумаги. Дракон летел зигзагами, его несло то боком, то разворачивало вокруг оси, и даже отбрасывало назад. Он старался уйти как можно дальше от Кремля, точнее от белокаменных соборов, которые были скрыты за его ободранными красными стенами.

Дальнейшее произошло слишком быстро и неожиданно, так, что дракон едва успевал реагировать. Облака полностью задавили последние лучи света над горизонтом, и город внизу озарился тысячами огней. В глазах дракона, эти слабые огоньки только подчеркивали бессилие человека перед грозной силой тьмы. Дракон уже с трудом стабилизировал свое тело в полете, и счел за благо снизить высоту. Он спустился, и полетел в считанных метрах выше городских крыш. Ночную мглу разорвала резкая вспышка молнии, раздался громкий удар грома. Ветер усилился еще больше, превращаясь в настоящую бурю. Дракон подозревал, что стихия бушует не зря, здесь не обошлось без влияния Кощея и противостоящих ему на небесах сил добра.

”Не разбиться бы” – дракон был единственным существом в образе птицы, летящим сейчас по ночному московскому небу. Его силы многократно превышали силу любого здешнего ворона, но всему положен предел. Очередной порыв ветра вывернул ему крылья, перевернул, и неожиданно прижал к земле. С первыми каплями дождя Горыныч превратился в измятый и мокрый комок перьев. Заметив подле себя грязного бродягу, змей вошел в его тело, без труда подчинил себе эфемерное, убитое алкоголем сознание, и неровной походкой двинулся во тьму. Редкие прохожие спешили, укрываясь от ветра и начинающегося дождя, и никто не обращал на мерзкого бродягу внимания. Дракон шел, и вдруг ахнул от неожиданности, нос к носу столкнувшись с ужасно знакомой парой.

”Не может быть, мне показалось!” – подумал он, вглядываясь в идущих по ночному городу людей. Один был гигантского роста, с широченной грудной клеткой, и раскосыми азиатскими глазами. Другой был среднего роста, пластичный, текучий… страшный. Дракон задрожал, спрятался, решив издали наблюдать за незнакомцами, так сильно напомнившими ему Бхимасену с Арджуной. Те шли не таясь, особенно ничем не интересуясь, и не оглядываясь по сторонам.

Ветер меж тем становился все сильнее. Отдельные его порывы врывались в широкое пространство между домами, срывали ветви с деревьев, рвали подоконники и жестяные водосточные трубы. Где-то поблизости с треском упало сломанное дерево. Двое оглянулись, и ускорили шаги, а затем и вовсе перешли на плавный бег.

”Стиль командос” – привычно отметил дракон, бросаясь вслед за двумя по-военному сгруппированными фигурами. Он сам уже начал задыхаться, и подыскивал для себя другого носителя. Дождь усилился. Крупные капли летели со всех сторон, иногда их бросало в лица людей горизонтально, иногда чуть ли не снизу вверх. На асфальте появились огромные лужи, по ним дробью били все более сильные капли дождя, вода пузырилась, текла быстрыми ручьями. Ветер раскачал несколько легковых машин так, что у них сработала сигнализация. Улицы неотвратимо пустели. Дракон бросил тело немощного бродяги, и с огромным трудом подчинил себе крепкого молодого человека. Теперь он мог двигаться значительно быстрее, не теряя из виду свою цель. Меж тем двое подошли к воротам, над которыми была укреплена огромная реклама Всемирного Общества Евангелических Технологий. Перед воротами роилась беспорядочная толпа. Дракон шел, и узнавал почти всех. В каждого зомби вселился кто-то из нечисти с Лысой горы, в некоторых сидели сразу по несколько бесов. Вселенные бесы еще не освоились как следует, и не полностью контролировали поведение людей.

Зомби то подбегали, пытаясь прорваться к проходной, то рассредоточивались по улице, ища укрытия от дождя.

Двое подошли ближе к проходной. Там их ждали: не смешиваясь с беспорядочно суетящейся нечистью, стояли двое близнецов и человек с благородными чертами лица, изящной осанкой, и длинными черными волосами.

”Все пропало, с этой пятеркой даже Ракшасу не справиться!” – пронеслось в голове у дракона.

Неожиданно он заметил продирающегося сквозь дождь человека высокого роста, с раздутой от анаболиков грудной клеткой, толстой шеей, и глазами фанатика. Он был затянут в кожу с большим количеством заклепок, его руки были обтянуты короткими черными перчатками. У высокого человека были длинные волосы, стянутые сзади в тугую косу, а на шее болтался амулет в виде черепа.

Дракон возрадовался небывалой удаче, и с ходу влетел в сознание волосатого. Тот и не думал сопротивляться, с готовностью предложив свои услуги посланцу зла.

Дракон усмехнулся, затянул до самого подбородка ”молнию”, подтянул короткие кожаные перчатки, и встал поближе к пятерым.

”И все-таки, надо их испытать” – подумал он, и неожиданно ударил в лицо одного из близнецов.

… Страшная сила дракона, удвоенная заклятьем Кощея, давала ему значительное преимущество. Он видел все происходящее вокруг себя, регулировал скорость течения времени, а в особо сложные моменты частично развоплощался. Скоро двое близнецов уже лежали лицом вниз, неподвижно вглядываясь в мокрый асфальт. Дождь лил все сильней, и странным был этот бой в темноте, в сплошных потоках воды. Праздные зрители не вмешивались в это действие, ничего почти не видя за сплошной завесой дождя. Наконец, они не выдержали и разбежались, ища защиты от ветра и могучих водяных потоков. Дракон торжествовал. Ему удалось ускользнуть от атак двух опытных бойцов, и он ловко обрабатывал молодого гиганта. Вскоре тот не выдержал, и опустился на одно колено. Двое пытались прикрыть его, и тут дракону удалось достать старшего, с длинными волосами. Он резко пробил ему в солнечное сплетение, и любитель игры в кости рухнул, как подкошенный. Гигант понял, что он только сковывает действия своего старшего брата, и из последних сил рванул вперед, стремясь повиснуть на драконе. Горыныч развоплотился, и гигант пролетел сквозь него, стукнувшись о землю. Дракон добил великана, и развернулся, принимая очередную атаку Арджуны. Тот бился крепко, и казалось, мог продолжать двигаться целую вечность. Дракон применил все известные ему приемы человеческого тела, но боец, казалось, работал не с телом, а самим духом дракона, который в этом теле сейчас находился. Дракон сконцентрировался, на мгновение стал невидимым, и нанес скрытный удар сокрушительной силы. Ударила молния, под бешеным порывом ветра слетел установленный неподалеку рекламный шит, несколько раз перевернулся в воздухе и упал на электрические провода. Улица осветилась, в воздухе вспыхнула страшная радуга электрических искр. Кулак дракона был в нескольких миллиметрах от тела противника, но в эту секунду боец развоплотился, и на мгновение исчез. Дракон замедлил течение времени, и в ужасе обнаружил, что его рука медленно проходит через пространство, заполненное только туманом и каплями дождя. Он тщетно просеивал каждый сантиметр пространства вокруг себя, надеясь обнаружить исчезнувшего бойца. Когда он наконец нащупал размытый в пространстве и времени силуэт, было уже поздно. Боец мягко и пластично обволакивал его, выходя в мертвую зону, недоступную для ударов. Рука бойца легла ему на косичку, и дракон оказался вовлеченным в круговое движение, переходящее в понижающуюся спираль.

Дракон напряг все силы, выпрямляясь, и увидел несущуюся ему навстречу ладонь. Страшная волна силы ударила ему в подбородок, перевернула в воздухе, и по округлой дуге направила снова вниз. Молния с оглушительным шумом разорвала небо, и в ее свете дракон увидел парящие вокруг него крупные дождевые капли. Странное дело, он смотрел на них снизу, но капли совершенно не двигались. Земля ударила в спину, и он полетел навстречу воде.

Потоки дождя лились по его лицу.

Иван впечатал противника в мокрый асфальт, и поднял кулак для завершающего удара. Момент был удачный. Его противник лежал, оглушенный силой броска, его глаза были закрыты, по ним сплошным потоком стекала вода. В этот момент за его руку кто-то схватился. Иван обернулся. Перед ним, покачиваясь, стоял Ёшинака.

– Не бей, он не виноват, – пролепетал японец, стараясь удержаться на широко расставленных ногах.

Иван покачал головой.

– Давай, бей, – чья-то сильная воля толкнула его изнутри. Захотелось встать и уничтожить мерзавца, осмелившегося поднять руку на существо высшего сорта, бить и топтать ногами. Иван встряхнул головой. Страшная чужая воля не отпускала его, толкала, вмешивалась, заставляла проявить силу и жестокость.

– Помоги, Господи! – взмолился Иван, и разжав кулак, истово перекрестился. Дракон не был готов к этому, и крестное знамение застало его врасплох. Знамение впустило в его биополе новую энергию, в нем начались почти необратимые процессы структурирования, усложнения. Энтропия стала быстро падать, единый сгусток энергии начал превращаться в сложно организованное поле. В сознании появилась двоичность и неодназначность противоположностей, парадоксы взаимоисключающих толкований, неопределенность. Дракон и опомниться не успел, как постиг троичность мироздания, наличия в нем высоких и низких иерархий. В один миг он понял существование добра и зла, сил высших и низших, и свое собственное место в этой борьбе. Грубые потоки энергии утончились, вышли в контакт с единым информационным полем, в нем появилась потребность отдавать.

Дракон уже был готов постигнуть сущность бытия, но в этот миг могучая воля Кощея вырвала его из этого мира, и увлекла вниз, в спасительную простоту двумерного измерения. Кощей уже не раз выручал его таким образом, не давая слиться во вселенской любви, потерять индивидуальность, алчность, и необузданное стремление к накоплению энергии.

… Степан Кузьмич неторопливо подошел к дверям офиса Всемирного Общества Евангелических Технологий, и начал методично подбирать ключи. Как назло, новые владельцы сменили замок, и охранник понял, что дверь скорее всего, придется ломать. Кузьмич снял со стены огнетушитель, и выбил им дверь офиса. После этого он повесил огнетушитель на место, и неторопливо зашел внутрь, прикидывая, где что лежит.

Дождь усиливался. Ночное небо непрерывно раскалывалось под ударами молний, ветер становился все сильнее и сильнее. Несмотря на это, толпа перед институтом Недр Земли и не думала расходиться. Наоборот, с каждой минутой она становилась все плотнее, и наконец, стала заползать внутрь проходной.

Уже спускаясь к автомобилю, Городзаэмон почувствовал, как портится погода. У него появилось очень плохое предчувствие. Когда он подъехал к месту встречи, дождь уже превратился в настоящий тайфун. Савабэ-сан припарковался, и в свете молний заметил своих людей. Выскочив из машины, он согнувшись, бросился к ним.

Тут он обнаружил, что братья Тоехара с Накамурой уже выведены из игры. Половина бойцов потеряна еще до встречи с Ракшасом! Савабэ почувствовал слабость в ногах. С огромным трудом он вновь овладел собой:

– В машину их, живо! – Савабэ распрямился, как будто помолодел на сорок лет, как будто он вновь офицер великой императорской армии. Он забыл о своем возрасте. Ему казалось, что война в Индокитае была только вчера.

– Вместе, единым натиском! Ич, ни! Банзай!

Русский и Ёшинака затащили своих изрядно побитых друзей внутрь машины. Те уже потихоньку приходили в себя, держались за головы, терли глаза. За мутными окнами автомобиля, за сплошным потоком дождя, было видно, как толпа вламывается внутрь здания института. Над копошащейся массой мелькали вздетые к небесам кулаки, развевались обрывки плакатов и древки транспарантов. Савабэ с ужасом понял, что счет идет на минуты, а из всех своих людей он может рассчитывать только на русского, и частично, на Ёшинаку.

– Вперед! – скомандовал Городзаэмон и тройка Японии бросилась к проходной. Впереди летел Иван, расшвыривая всех со своего пути. За ним умудрялся следовать старый Городзаэмон, а дальше толпа вновь смыкалась, и на замыкавшего движение Ёшинаку сыпались чувствительные тумаки.

Влетев в проходную, Иван заметил, что охраны нет, и на территорию института Недр Земли сможет пройти всяк, кто захочет. Городзаэмон совершенно этому не удивился, лишь зыркнул из-под бровей на догоняющего сзади Ёшинаку. Тот пожал плечами и слегка кивнул головой, будто соглашаясь со своей неправотой в давнем споре.

– Направо и вниз! – скомандовал сориентировавшийся в путанице зданий Городзаэмон, и трое внедрились в подвал, ведущий к лаборатории академика Быстрицкого. Там уже стоял заслон из нескольких человек. Слава богу, большая часть митингующих неслась мимо, к главному зданию, где располагались офисы коммерческих компаний и Евангелического Общества …

… Котеев, как всегда, опоздал. Ввалившись в проходную института Недр Земли, он увидел, что охранника здесь нет, все разгромлено, и помещение забито неприятными людьми странного вида.

– Еще один пришел! – ухватил его за грудки пузатый мужик, – из этих, демократических!

– Попался, голубчик! – обрадовалась грязная худая старушонка, нервно сгибающая и разгибающая пальцами железный гвоздь.

– Братцы, я свой! – привычно сориентировался Котеев.

– Чем докажешь, дерьмо демократское?

Котеев скосил глаза и заметил сложенные у стены плакаты. На намокшей бумаге еще можно было различить что-то связанное с обманутыми вкладчиками.

– У меня облигации. Когда уже минул срок погашения!

– Сталинские? – участливо поинтересовался маленький мускулистый старичок, небрежно поигрывающий ломом.

– Они самые, дореформенные! – Котеев уже не мог остановиться, и врал, как по бумаге читал.

– Покажи! – приказал маленький старичок.

– Так я их стану везде таскать! Они у меня дома лежат. Надежно спрятаны!

– Проверка нужна, – подвела итог старушонка, – зовите Кирилыча!

Раздался шум, собравшиеся почтительно расступились. Двое молодцеватых мужиков вели под локти древнего старика. Старик был высок и прям, но все его суставы были скованы какой-то ужасной болезнью. Он тащился, как большая колода, едва переставляя ноги, и опираясь на древко от знамени. Вид Кирилыча внушил Котееву самые отвратительные подозрения.

Кирилыч приблизился, ухватил сильными костлявыми пальцами воротник Сергея. Он подошел вплотную, схватил Сергея за волосы, притянул, посмотрел прямо в глаза. Затем он втянул воздух обоими ноздрями, принюхался, толкнул Котеева в лоб, и развернулся. Медленно удаляясь, бросил через плечо:

– Демократ! Солонов друг, Симилин полюбовничек!

На Котеева посыпался град ударов. Его бы забили до смерти, но в этот момент в помещение вошел Ракшас.